Нахмурилась Линка.

— Вода… вода жалуется… кто-то травит… травит воду, травит лес… плохо, плохо… — она вцепилась в это слово, повторяя его вновь и вновь. И мне стало страшно: вдруг да она такой и останется.

Но нет, Ксюха моргнула.

Качнулась было, но мы с Линкой её удержали.

— Что? — тихо спросила Линка.

— Вода… жалуется, — Ксюха отерла лицо, и с рук её посыпались темные капли-бусины. Они летели на землю, чтобы войти в неё. И тотчас я услышала плач трав.

Тонкий.

Надрывный…

— Надо, — Ксюха поднялась. — Отцу сказать… кто-то… воду травит… родники…

— И тетке, — я попыталась поделиться силой своей, но травы, еще недавно густые, темные, полегли желтыми стеблями.

Нет, они не совсем мертвы, отойдут, но…

— И матушке, — Линка тоже поднялась. — Ишь, придумали… если леса не станет, то статус заповедника можно будет снять. А лес уйдет, и… оборотни уйдут.

Словно отзываясь на слова её, печально завыли волки.

— Не уйдут, — Ксюха мрачно тряхнула головой. — Кто им позволит. И лес попорядкуем. Отец найдет, где неладно.

Вот в этом я не сомневалась.

К тетке я пробиралась бочком, осторожненько. Не то чтобы мне запрещали гулять, скорее уж я опасалась разбудить Васятку, который ныне был более тихим, нежели обыкновенно, что и вызывало некоторые опасения.

Тетка, как я надеялась, не спала. Сидела у окна, распустивши волосы, их и чесала простым гребешком. Гребень-то простой, а вот волосы — тяжелые, когда-то светлые — я помню — ныне они потемнели, и появились в косе первые серебряные нити, которые её ничуть не портили.

— Нагулялась? — поинтересовалась тетка тихо.

— Ага…

А маму я не помню. Вот совершенно. Нет, тетка показывала мне снимки и её, и её со мною, и нас втроем. Но… снимки — это совсем-совсем не то. Так что, матушку свою я не помню.

Косу же теткину — распрекрасно.

И голос её звонкий. Смех… она давно не смеялась. Почему?

— Ксюха сказала, что родники травят. И лес тоже травят, — сказала я, удержав вопрос, задавать который права не имела.

Тетка нахмурилась.

— Она видела. И… вправду травят. Ксюха воду позвала, и та черной с волос скатилась, — все-таки рассказывать я не умела. — А Линка думает, что собираются лес извести. Лишить статуса заповедника, а там оборотни уйдут и нас всех…

Я махнула рукой.

Стало грустно.

Надо же, было время, когда я полагала Лопушки самым что ни на есть крайним краем мира, за который дальше и падать-то некуда. Мечтала уехать. Сбежать и никогда-то не возвращаться. Вот ведь… а теперь страшно от мысли, что у тех, у других, может получиться.

— И еще сказала, что срок пришел. Вода устала хранить. А что — не сказала. Там и вправду клад? В бочаге? — последние слова я произнесла вовсе шепотом.

Вдруг да Васятка сквозь сон услышит. Слух у него больно избирательный.

Тетка усмехнулась.

Вздохнула.

И тихо произнесла:

— Пойдем, покажу что-то… — она поманила за собой.

Вышли мы в пристройку, где тетка травы сушила. Не только сушила, конечно, еще разбирала, сортировала, терла и составляла настои, варила зелья, мешала мази… здесь было тихо и пахло теми же травами, особенно сильно — ромашкой. Вечно она все иные запахи перебивает.

Тетушка указала на рабочий стол.

— Что вам про немертвую силу рассказывали?

Я поерзала.

Неожиданная тема. Нет, рассказывали, конечно, что случалось магам баловаться с силой запретной, но было сие во времена давние, когда особых законов, которые хоть как-то ограничивали бы силу магов, не существовало. Не говоря уже о том, что большая часть магов принадлежала к знати, а у знати с законами и ныне сложно.

Ну, то есть, официально хорошо.

А на деле…

— Есть сила живая, которая исходит от живого, — сказала я, вспоминая основы. — Это вода и ветер, и прочие стихии. Сам мир создает энергетическое поле. И люди, как и некоторые иные существа, используют его.