Обнаружив левак, реализатора для устрашения избивали, причем возраст и пол здесь никакого значения не имели, а потом объявляли о штрафе и заставляли подписать бумагу, нечто вроде долгового обязательства. В этом «документе» виновник обещался погасить долг. Но если нужной суммы не находилось, а ее, как правило, не находилось, то должник либо долгое время вынужден был работать даром, либо лишался части своего имущества. Свинарчуку эта практика ужасно нравилась.

В тот роковой для себя день он тоже решил устроить очередную наскок-ревизию. Все шло прекрасно. Стояла теплая ночь бабьего лета, небо пестрело звездами, которые как никогда были такими близкими, что, казалось, их можно было собирать в рукав. А под прилавком у реализатора Андрея обнаружилось десять литровок «Союз-Викгана».

Не дожидаясь, пока Андрей до конца выплюнет свои окровавленные зубы и сможет встать на ноги, частный предприниматель читал ему нечто вроде лекции, которую, надо полагать, читал уже многим, потому что речь Свинарчука, обычно косноязычного, звучала гладко, словно заученная наизусть.

— Ай, ай, ай, Андрей, почему ты так нехорошо со мной поступаешь? Помнишь, как ты пришел ко мне? Как ты просил любую работу? У меня не было для тебя работы. Но я себе сказал: «Помоги этому человеку, и, может, когда-нибудь он придет тебе на помощь». Я дал тебе работу. Мало того, что ты меня обманул, так ты еще обманываешь покупателей, этих уважаемых людей, которые всегда правы. За свой товар я отвечаю. А ты можешь ответить за свой? А если кто-то выпьет твоей водки, а потом заболеет или умрет, кто будет отвечать? Петя? Петя пойдет в тюрьму вместо тебя?

Сильный стук в зарешеченное окно сбил его ораторский пыл и не дал закончить речь. Свинарчук прищурился: на улице стоял, пошатываясь, человек, по всей видимости, один из тех, кто всегда прав. Предприниматель, показав жестом, что киоск закрыт, отвернулся, чтобы продолжить прерванный спич, но человеку, судя по его нетерпению, уж очень приспичило накатить, и он еще два раза сильно стукнул по решетке.

Свинарчук выругался и открыл окошко.

— Ты что, читать не умеешь? Видишь, написано «Переучет»… Или тебе…

Закончить он не успел, потому что прямо в окно полыхнуло огнем. В ту же секунду Свинарчук с пробитым лбом повалился на груду картонных ящиков.

Лица стрелявшего никто не запомнил. Леха Колбаса сразу после выстрела упал на пол, а Андрей, который и без того лежал под прилавком, никаких чувств, кроме благодарности, к убийце не испытывал.

Версий выдвигалось несколько. Свинарчук не хотел делиться, и его убили рэкетиры. Свинарчука убили (или заказали) бывшие у него в долговом рабстве продавцы. Свинарчук пал от рук пьяного психа за отказ продать пузырь спиртного. Информацию собирали опера, работающие под началом майора Остапенко, а само дело, которое вел районный следователь Крупицкий, было оформлено тяп-ляп. В каждой строчке, написанной этим человеком, невооруженным глазом была видна такая апатия и наплевательское отношение — одним висяком больше, одним меньше, — что я бы удивилась, если бы убийцу нашли. Я также обратила внимание на отсутствие версии про убийство на почве личных отношений. Разве у Свинарчука не было личных отношений? Разумеется, были. Как у каждого человека.

Поскольку Свинарчук погиб двумя неделями раньше, чем вышла газета с объявлением Милаева, я отправилась в редакцию «66-го канала», чтобы выяснить, были ли опубликованы подобные объявления в других номерах. Заведующая отделом объявлений подняла как предыдущие, так и последующие номера, выходившие в течение трех месяцев. Ни до, ни после ничего подобного не было. Факт, что номер от тридцатого сентября был единственным, в котором засветился Милаев, шел вразрез с моей версией о причастности этого человека к смерти предпринимателя. Обескураженная, я, тем не менее, решила довести проверку до конца, в связи с чем отправилась к Тамаре Федоровне Свинарчук, матери убитого. Именно она, еще нестарая женщина, после смерти сына худо-бедно тянула его бизнес. Меня так и подмывало спросить, продолжает ли она пользоваться услугами Лехи Колбасы.

Рассказывая о сыне, Тамара Федоровна не проявляла никаких эмоций. Возможно, это объяснялось тем, что семейка предпринимателя отличалась толстокожестью, что, в общем-то, характерно для многих современных людей.

— Ваш сын брал у кого-нибудь в долг деньги? — среди прочего поинтересовалась я.

— Не брал. У него, кажется, брали.

— Что значит кажется? Сколько брали?

— Женщина брала. Много. Я точно не знаю. Петя не любил посвящать меня в свои дела. Когда его убили, я посчитала все, что после него осталось, и стала дальше торговать. Жить-то надо. А что он в долг давал, так это пропало. Никто ничего не вернул. Сколько и с кого спрашивать, я не знаю.

— Должны же остаться какие-то записи? Или расписки?

— Расписок не было. Была тетрадь. Петя ее «бухгалтерией» называл. Так и говорил, «моя бухгалтерия». Только тетрадь эту милиция забрала.

Странно, никакой «бухгалтерии» я в деле не обнаружила. О ней даже не упоминалось.

— Зойка эту женщину знает, — продолжила Тамара Федоровна. — Она ее к Пете и привела.

— А кто эта Зойка?

— Она джинсы женские продает. Бывшая потаскушка Петькина.

— Вы хотели сказать невеста.

— Какая там невеста? Потаскушка.

— Хорошо, не важно пока. И что она, эта Зоя? Вы с ней говорили? Пытались узнать, кто был должен вашему сыну?

— Не говорила. Разве она мне скажет? Да и не смогу я ничего доказать.

С Зойкой-стервой разговаривать пришлось мне. День был не базарный, Зойка томилась от жары и безделья в своем ларьке, когда я нарисовалась перед ней с удостоверением следователя. Помня данную Тамарой Свинарчук характеристику, я пояснила причину своего прихода и на всякий случай добавила, что я, мол, человек хороший, но ненавижу, когда мне врут. Поэтому, если почувствую неискренность, я ее убогую лавчонку подведу под штраф, закрою и вообще разнесу, так что от нее следов не останется. Сил и связей хватит. Сказанное было не слишком законным… Но что мне было делать? Сверху палило солнце, снизу жарил асфальт, ноги болели, голова раскалывалась, и так хотелось окунуться с головой в прозрачное прохладное море. Как я жалела, что отказалась поехать с родителями!