Приехала я чуть раньше и, сев за столик и заказав апельсиновый сок, стала поглядывать на часы. Минут через десять со мной связался Суббота.

— Ты где? — коротко спросил старший лейтенант.

— В «Челентано». У меня стрелка с Остапенко.

— Ничего себе совпадение! Что ж, можешь расслабиться. Он не придет.

— Черт!

— Не ругай его. У него уважительная причина.

— Причина? Какая еще причина?

— Он выстрелил себе в голову… И умер. Представляешь?

К месту происшествия я примчалась, как на крыльях, поэтому успела увидеть тело майора до того, как его увезли в морг. Темно-зеленый «Ниссан-Мурано» стоял на тихой, спускающейся к реке улочке, возле старого, находящегося на капитальном ремонте дома. Остапенко сидел на водительском месте с неестественно откинутой назад головой. Правая рука покойного, запястьем упирающаяся в переключатель скоростей, продолжала сжимать рукоятку пистолета. В салоне воняло отработанным порохом и коньяком. Там же, на соседнем кресле, валялась наполовину пустая бутылка из-под коньяка «Kvint».

На месте происшествия толпились люди, среди которых я узнала нескольких сослуживцев майора. Взгляды, которые они бросали в мою сторону, весьма красноречиво говорили о том, что они обо мне думают. Мне даже показалось, что кто-то за моей спиной очень тихо произнес: «Сука».

Почти одновременно со мной подъехал и прокурор Зажирко. Выслушав доклад старшего, он сделал мне знак подойти.

— Довольны? Вы этого добивались?

— Не понимаю…

— С этой минуты я отстраняю вас от дела.

— Вы даже не собираетесь меня выслушать?!

— Комиссия по проведению служебного расследования вас выслушает, — отрезал прокурор и демонстративно развернулся ко мне спиной.

Дабы лишний раз не нервировать Александра Антоновича и некоторых других коллег, не очень крепких умом и скорых на необоснованные решения, я отошла в сторонку и, скрипя зубами от нанесенной обиды, стала ждать, когда освободится Андрей Суббота, который как раз опрашивал какую-то пожилую женщину. Наконец он подошел ко мне.

— Остапенко должен был встретиться со мной, — сказала я. — Он хотел о чем-то поговорить. О чем-то очень серьезном.

— Да? Значит, у него изменились планы. И вместо того чтобы ждать тебя в «Челентано», он приехал сюда, хорошенько выпил для храбрости и…

— Ты видел труп?

— А как же. Конечно, видел.

— Значит, ты знаешь, что он держал пистолет в правой руке?

— Знаю. Все знают.

— А знаешь ли ты, что Остапенко был левшой?

— Ты что, серьезно?

— Серьезнее не бывает. Напомни об этом коллегам, а то они уже готовы распять меня на площади возле городского совета.

Факт, что Остапенко держал пистолет в правой руке, не повлиял на ход дела, и основной рабочей версией расследования считалось по-прежнему самоубийство. В отношении меня было предпринято служебное расследование, которое возглавил важняк из областной прокуратуры Томчишин Евгений Ильич.

— Видите ли, Ищенко, — говорил он, — стрелять Остапенко мог как правой, так и левой рукой. У нас даже есть показания его сослуживца… э-э-э… Зозули, старшего лейтенанта Зозули, который замечал, что порой Остапенко пользовался правой рукой так же ловко, как и левой. К тому же стреляться в автомобиле, держа при этом оружие в левой руке, было неудобно — мешала боковая дверь. А правой руке ничего не мешало, поэтому он и взял пистолет в правую.

— Вы полагаете, что такой толстокожий и самовлюбленный бугай мог выстрелить себе в голову?

— То, что я полагаю, совершенно не важно. Выстрелил или не выстрелил — это расследуют другие люди. Моя задача выяснить, было ли с вашей стороны превышение служебных полномочий, и если да, могло ли это довести майора до самоубийства? При условии, конечно, что самоубийство будет доказано. Вы согласны?

Мне оставалось лишь пожать плечами. Мое мнение никакого значения не имело.

— В ходе расследования вы оказывали психологическое давление на майора Остапенко?

— Нет. Скорее он оказывал давление на меня.

— В чем это выражалось?

— Советовал не заниматься ерундой. Так он называл расследование. Намекал на свои возможности, которые мог пустить в ход, если я не оставлю его в покое. Говорил, что все в жизни переменчиво, что если сегодня я следователь, то завтра, возможно, стану подозреваемой. Относительно последнего он оказался прав.

— У нас несколько другие сведения. Его сослуживцы утверждают, что майор Остапенко никогда не кичился своими связями и тем более никогда не грозился к ним прибегнуть. Напротив, он был очень уравновешенным и скромным человеком.

— Еще бы. Он был сама скромность.

— Как вам только не стыдно! Погиб человек, а вы иронизируете!

— Извините, больше не буду.

— За час до гибели Остапенко разговаривал с вами по телефону?

— Да.

— Кто кому звонил: вы ему или он вам?

— Я.

— Зачем?

— Я хотела принести извинения.

— Ага! Извинения! Все-таки было за что!

— Не было. Просто Александр Антонович думает, что было. Именно он вынудил меня это сделать.

— По какому поводу вы собирались принести извинения?