Шрифт:
За столом он работал до обеда, если не вызывали в посольство или не было других срочных дел. Встречи в пресс-центре, все деловые свидания назначал на вторую половину дня. Возвращался поздно. К домику машина подъехать не могла — оставлял ее за углом. Из окна кабинета или спальни он всегда видел, кто идет к нему в гости.
Полиция наблюдения за Зорге не снимала, слежка продолжалась. Он замечал это по бумагам на столе. Исчезали копирки и даже черновики. И он делал вид, что не замечает всего этого.
Как-то наведался к нему все тот же Мацукава. Болтал без умолку, расхваливал его новое жилище, выспрашивал, сколько он платит за дом, познакомился ли с соседями. Просмотрел книги на полках:
— Когда это вы успели обзавестись такой изысканной библиотекой?..
А глаза так и бегали по сторонам.
* * *
Припав к наушникам, Рихард слушал далекий, слабый, прерывающийся сигнал. Он казался чудесной музыкой: это был голос Москвы. Подтверждение получения радиограмм и "оказий" со связниками… Ответы… Новые задания… И короткие, в два слова, но такие славные ободрения Старика: "Молодцы, ребята"; "Вами довольны"; "Работа отличная".
Но сам Рихард был не всем доволен. Сделано очень мало. И важные сведения часто устаревали, потому что не удавалось их своевременно передать. Собранная столь дорогой ценой информация превращалась в ноль, если нет и нет связи. Тут вина была на Бернхарде. Преданный, смелый парень, он оказался плохим радистом: собранный им передатчик оказался очень громоздким, слишком маломощным и часто выходил из строя.
Но они работали. Все ближе проникали к самым истокам важной информации.
И так — два года. И наконец вызов в Москву.
Катя
Снова Никитский бульвар, тихий переулок у Арбата. Ступени, ведущие вниз. Снова, как когда-то, невероятно давно, приближаются из глубины коридора ее шаги, шлепают по полу тапочки без задников. И снова радостью и болью перехватывает дыхание от ее голоса:
— Рихард!
Он подхватывает ее на руки.
— Задушишь!
Катя высвобождается из его рук, чуть отступает:
— Вернулся!
Он на руках несет ее в комнату, а она, смеясь и плача, говорит:
— Осторожней, не наскочи на ведро!
В комнате все так же. Только на стене — его фотография, а на книжной полке — подаренные им китайские фигурки.
— Как хорошо! — Он сел на диван. — Как ты?
— А ты? Где ты был на этот раз?
— Далеко… В некотором царстве, в тридевятом государстве.
— Я страшно боялась!
— И напрасно. Теперь я дома. Как ты жила эти годы?
— Как все. Правда, теперь я уже…
— Директор? — улыбается он.
— Нет, мастер цеха.
С улицы доносился шум.
— Слышишь? Это троллейбус! Вместо трамвая — от Арбата по улице Коминтерна! Мягкие сиденья. Недавно пустили. Я каталась.
— Ты — прелесть!
— А набережные видел? Гранит! А Триумфальную переименовали в площадь Маяковского. А самое-самое главное, чего ты еще не видел, — метрополитен!
— Это хорошо. А как ты жила?
— Все так же, Ика… Ждала. И дождалась.
— Все, Катя. Все позади — и все впереди. Завтра же ты берешь отпуск, и мы махнем на юг, к морю.
— А потом?
Он подошел к ней, провел пальцами по ее лицу.
— Морщины? — спросила она. — Их не было два года назад… Или пока всего на два года больше…
— Ну что ты?.. — Рихард обнял ее. — Это тени тревог. Море и солнце смахнут их. Теперь все будет совсем по-другому. Помнишь, ты сказала: ожидание — мера всему. Я снова засяду за книгу. Это будет большое исследование по истории. На тему, о которой еще никто не писал.
Он поцеловал ее:
— Я люблю тебя, Катя.
Катя показывала ему Москву — с волнением, как художник свои так трудно давшиеся полотна: словно это она одевала булыжные мостовые в асфальт, заменяла на проспектах и бульварах газовые и керосиновые фонари на электрические, строила во всю длину лавочного Охотного ряда громады гостиницы "Москва" и Дома Совнаркома… И Рихард, хотя и трудно было удивить его чем-либо, радовался вместе с ней этим переменам.
Но иногда глаза Кати становились грустными и вопрошающими. И он, внимательно глядя на ее помолодевшее от встречи лицо, улавливал эту озабоченность.
Однажды Катя не выдержала и спросила:
— А как дальше?
— Отчитался… Работу признали успешной… — Он помолчал и, обняв ее за плечи, проговорил не так решительно: — Как бы там ни было дальше, завтра мы умчим с тобой на юг!
А наутро Рихарда снова вызвали в управление.
Урицкий