– Я даже не знаю, – честно призналась я, сворачиваясь в гамаке.

– Иначе санитары пустят сонный газ.

– Еклер, а в отсеке что, даже туалета нет?

– Их только два на весь бентос. Выводят трижды в сутки, невзирая на расу.

– А если кто-то вдруг…

– А чтобы не вдруг, я использую шуруп со стопорной гайкой.

Он даже собирался продемонстрировать, но в этот момент в отсеке погасили свет. Поблёскивали только мои глаза, вытаращенные при мысли о шурупе со стопорной гайкой в… Я всё лежала и пыталась вернуть в активный словарь выражения «совершить побег» и «выбраться отсюда живой». Но не могла сосредоточиться. Не запомнила дорогу от столовой, не сосчитала санитаров. Даже не заметила, какой замок был на двери отсека. Я всё ещё обитала в другой системе координат. Всё ещё на Урьюи, всё ещё среди живых и нормальных, ну, может быть, не совсем нормальных, но живых и любимых. Меня забросили в другую систему координат, где обитали расы одного вида: психомо сапиенс. Настала пора осмыслить себя в ней. Осмыслить новую точку отсчёта, чтобы выкарабкаться. Ради тёплых ладошек Миаша и медового носика Юфи. Самых ярких маячков.

Зев Гуг истошно взвыл в темноте:

– Не приближайся! Я тебя слышу, не лезь, образина! Руки убери!

– Трюфель, это который в фольге, опять дразнит Сонара Гуга в пятом отсеке, – нейтрально пояснил Еклер. – Вот так всегда. Теперь по всему бентосу пустят газ. Доброй ночи.

По стенам вдоль стыков зашипело. Я инстинктивно задержала дыхание, понимая, что всё равно не смогу вот так не дышать всю ночь. Зев Гуг умолк первым. За ним следом Ка-Пча свалился в гамак без жужжания и визга, которыми сопровождались его движения. С толикой удовлетворения отметив, что Еклер Ка-Пча – обыкновенный псих, будто в этом можно было сомневаться, я не удержалась и тоже глотнула воздуха. Сладость на кончике языка стала последним аккордом долгого дня во Френа-Маньяне.

Передвигаться волоком недурно, если, конечно, это тебя волокут. И конечно, если не за волосы на лобке. Бритца волокли за капюшон, как счастливчика. Снег залепил ему лицо и набился за шиворот, ботинки были полны подтаявшего льда. Он полагал, что уже мог бы идти сам кое-как, но не собирался облегчать жизнь Нахелю и Деус, а ещё надеялся, что им надоест, и они его бросят. Хотя эта холера, Деус, ничего на полпути не бросала. Они остановились где-то в сугробах, и Нахель забарабанил в дверь обледенелой хибары.

Кайнорт на секунду прикрыл глаза, а очнулся в жаркой комнатёнке на жёсткой лавке. Он понял, что переоценил себя, что не сделал бы и шага самостоятельно. В глазах рябило, и разглядеть при первой попытке удалось только мерцание бесчисленных индикаторов. Полутёмная хибара напоминала одичавший капитанский мостик, и если бы не мох, торчавший в стене тут и там среди проводов и чудаковатых приборов, можно было и впрямь принять эту конуру за ископаемый звездолёт. Где-то что-то тикало, пыхтело, скрежетало. У набухшей от влаги двери за эзерами следили два жёлтых глаза: ручной песец. Таких заводили только те, кто считал чуек и канизоидов недостаточно агрессивными. Нахель ковырялся в сапогах, вытряхивал комки снега. Рядом крутилась Деус. Девчонка с ворсистой, как нубук, лимонной кожей и в смешной шапке с помпоном. Бритц наблюдал за ней из-под набрякших век. Боль притупилась, или он к ней привык, но суставы забила вата, в ушах пульсировал шум, а в груди опять булькало. Он знал, что это. И знал, чем это лечить. Когда-то давно, на другом краю вселенной, он провалился под лёд и часа два оставался по шею в воде, задавленный снежной глыбой. А потом отхаркивал кровь и куски лёгких. А потом пришёл доктор Изи. Мягкий и добрый толстяк, лучший в мире специалист по эвтаназии. А потом стало хорошо. Так они и познакомились. Деус увидела, что Бритц моргнул, распахнула на нём куртку и прижалась ухом к груди:

– Я бы ему врезала, ох, врезала бы… – услышал он голос Деус, обращённый к кому-то. – Но у него пневмония. Хотя если подумать… по яйцам-то можно и врезать, надеюсь, он их тоже отморозил, и разобьются.

– Ты как будто меня обвиняешь.

Голос Нахеля звучал жёстче обычного, с какой-то новой сталью.

– А кого же? – вскинулась Деус. – Мог бы и поторопиться! Зачем заставил самого лезть, видел же, что синий уже! Сдохнет – Зимара не будет играть. А у меня на кону кое-что поважнее алмазов.

– Это ведь лечится. Лечится, ведь так?

– Так, да не так! У вас всё гораздо сложнее. Вы же…

На этом Кайнорт опять выпал из реальности. А в следующий раз проснулся на обрывочном бурчании:

– …ещё и этого на мою голову. Зеппе, плесни ему плесневого чаю.

– Если термопот не против, – проворчали из дальнего угла. – Вообще-то наш термопот жаворонок по натуре, и за полночь неважно себя чувствует.

Бритц из любопытства даже открыл глаза. Среди свалки потёртых запчастей и механического барахла возился кто-то в громоздком бронзовом шлеме. Шлем этот был накрепко запаян и напоминал кальмара, обхватившего голову. Из-под гнутого, колотого и растрескавшегося металла выглядывали худосочные морщинистые плечи. Зеппе выглядел как черепаха, которую вытащили из панциря и упрятали головой в ведро. В шлеме было что-то вроде забрала, только оно не открывалось.

Старик смотрел сквозь сотню пропиленных щелей, и его лицо, по-видимому, долгие годы не показывалось на свет. В просветах забрала бегали строчки машинного кода. Шлем дополнял реальность Зеппе одному ему известными данными о состоянии его питомцев, сумбурно отлаженных приборов, место которым было разве что под прессом. Зеппе поднялся и погладил нагреватель, словно кота:

– Устал, мой хороший? – ласково пробормотал он и почесал шлем в раздумьях, прежде чем нажать пуск. – Ну, ты хоть чашечку нам согрей… Слышишь, Деус, я его прошу только одну чашечку! Нельзя будить машину всякий раз, когда тебе вдруг приспичило чаю. Есть режим работы и отдыха. Сама-то, поди-ка, по семь часов кряду спишь.

– Зеппе, не начинай! Этому кретину нужно много пить.

После чашки отвратительного грибного чая Кайнорт откашлялся и почувствовал, что стало чуть легче. Он приподнялся на лавке, но Деус толчком локтя вернула его назад.

– Лежи, балда. Здорово же тебя искусали.

– Что, я теперь стану песцом?

– Остри, остри. Знаешь что, петрушка ты кудрявая? Ты теперь смертный, только это полбеды.

– Другие полбеды – это ты? – буркнул Кайнорт и попытался наконец проморгаться. – Классная шапка.