– Я Фибра. Пойду. Помогу там.

Капсула Фибры была аскетичным убежищем: глухой, подсвеченный аварийным красным короб с гладкими стенами, обшитыми тёмным металлом. Кайнорт оживился, увидев септаграмму с одним обрезанным углом, символ, который на метаксиэху – универсальном межзвёздном языке – означал медицину. Такие нашивки носили Изи и Верманд. Панель открывалась без ключа, и Кайнорт очень надеялся на обезболивающее. Впрочем, только оно там и было. Здоровенный автошприц с одной дозой, вот и вся аптечка. Вместо надписи – графическая формула: опять межгалактический стандарт. Штука казалась одноразовой. Что за организм был у этого Фибры? Жорвелов усыпляли такой концентрацией. Бритц принялся ощупывать автошприц, но так и не разобрался, как снизить дозу. Он тяжело опустился у стены прямо на пол, потому что больше сесть было попросту некуда, и огляделся. Кроме аптечки других пометок и символов в капсуле у Фибры не нашлось.

Снаружи щёлкнуло, повалил густой пар, в его клубах возник Фибра, подпиравший старика, и Деус. У всех с бровей сыпался лёд, по щекам и шеям текло. Фибра расстегнул шубу и выдохнул целый туман с мороза:

– Перевезу вас через Тылтырдым насквозь, если заведёте кротафалк, – пробасил гигант. – День пути. А потом я домой.

– Нахель там снаружи натянет гусеницу, а мы займёмся электроникой, – сказала Деус.

В кряже были готовые туннели чуть выше, но ближайший располагался так далеко, что одна только дорога туда на кинежансе заняла бы неделю. Деус и Зеппе попытались вскрыть обшивку, чтобы добраться до коммуникаций или пульта управления, но не нашли ни стыка в литом корпусе. Только аптечку да ещё холодильник. Теперь Кайнорт подумал о Юфи и улыбнулся: вот уж кто разобрал бы кротафалк играючи.

– Карбонитрид гафния, – щупала стены Деус. – Фибра, а что, вы в жерле вулкана копали эти ваши шахты?

– На Карбо вечная мерзлота.

– А зачем в кротафалке жаропрочные стены? В нём же можно красные карлики бурить!

– Я не инженер, – в скупой и невозмутимой манере отвечал Фибра. – Я шахтёр.

– А откуда знаешь метаксиэху? – спросил Кайнорт скорее на автомате, чем из интереса, но Деус послала ему красноречивый кивок за хороший вопрос.

– Кто это – метаксиэху?

– Универсальный язык торговцев, рабочих, туристов.

– Нет. Это мой родной язык. На Карбо мы сроду на нём говорим.

Деус переглянулась с Бритцем, но тот ответил пустым взором, опять затуманенным болью и собственными проблемами. Усилиями трёхрукого Фибры удалось оторвать кусок обшивки рядом с аптечкой. Гигант был силён, как скала. Наружу проступил слой замотанных в клубки проводов с узлами датчиков. Топорщась в разные стороны, они напоминали змеиные головы. Зеппе закатал рукава и полез в проводку, как хирург в кишки. Кабели его шлема шуровали внутри, словно живые. Бардачопика выпустили из сумки, и он подавал инструменты, как заправский паж-оруженосец. Старик прижимался щекой к дорожкам микросхем, обогревал дыханием платы, слушал ток и ворковал с предохранителями. Снаружи послышался скрежет: Нахель устанавливал гусеницу на трак.

– Карбо – это ведь шахты в системе Дворфо? – уточнила Деус у Фибры, и тот кивнул. – Не думала, что там люди работают, даже не слышала, чтобы кто-то встречал шахтёра с Карбо. Чёртово местечко. Одно из немногих похуже Зимары.

– Да я привык. К холоду и вообще.

– И как вы там, довольны условиями труда?

– Не знаю. На Карбо разговоры лишние. И таблички есть: «Рой и рот закрой», «Захлопни пасть, чтобы не упасть», «Ля-ля – враг угля». Закончил смену – есть, спать. Побудка – есть, работать. Двадцать шесть витков.

– Так ведь это же лет тридцать по-здешнему, – присвистнула Деус, которой было куда меньше от роду. – Как в тюрьме.

– Они потом перевозят к себе, если план выполнишь.

– Они – заказчики? Управляющие шахтой?

– Можно и так. Они для нас – боги. Как боги. Контракт закончился – можно туда.

– Куда?

– Туда, к ним, – Фибра махнул рукой, не замечая, как Деус в немом диалоге пытается поймать взгляд Бритца, и как Бритц сверкает радужками в ответ и закрывает глаза. – Мы садимся в кротафалки, маршрут уже построен, в морозилке – пища в дорогу. Настоящая пища, а не шахтёрские капсулы. Хлеб там, мясо. И аптечка. Садимся и ждём своей остановки.

Их оборвал вскрик. Зеппе отшатнулся от проводов и выдернул кабели шлема:

– Аб-б-бляция! – выругался старик. – Плата стартера заражена перезаписывающим макровирусом! Я не стану подсоединять к ней узлы бардачопика, Деус.

– Зеппе, у нас нет другого вых…

– Он заразит малыша! Это же невосстановимая порча файлов!

– Чего там портить, у него три бита памяти?!

У них с Деус завязалась перепалка, и Кайнорт выскользнул наружу. Он расстегнул куртку, распахнул рубашку и прямо так, грудью наголо рухнул в сугроб. Антитела токсолютоза не давали ему замёрзнуть, но снег снимал боль лучше любого анальгетика. Объятия этого сугроба ощущались почти таким же счастьем и утешением, как и кольцо её рук возле орникоптера за баром «Таракалья». Лёжа ничком в снегу, Бритц задумался о словах Деус насчёт метеоспрутов. Зимара следила за ним, но Кайнорту не удалось выяснить, как именно. Но что, если потребуется свернуть с намеченного маршрута ради детей? Настала пора купить информацию.

Снег под ним таял. Вдали по отвесной скале Тылтырдыма карабкался Чивойт. Лёд и камень вокруг него крошился. Бритц поднялся из сугроба. Нахель, стоя на краю чёрного озера, целился в скалу и лениво разряжал в неё глоустер. На счастье бранианской кошки, близорукий Нахель промахивался с такого расстояния даже в треснувших очках, и Чивойт скакал по выбоинам, как по ступеням. Насколько переменился мир, с досадой думал Кайнорт, хотя и переменился в обозримом мире один только Нахель. Но, чёрт возьми, как!..