И я оказалась лицом к черепу с Видрой во втором холле бентоса.

Но я ехала вверх! Вверх! Я ничего не перепутала, рядом ещё горела та самая кнопка со стрелкой. Видра был ошарашен не меньше меня, с разницей лишь в знаке сюрприза: плюс и минус.

– Так-так! – Вион-Виварий шагнул в лифт и распахнул жёсткие крылья скарабея. – А ну-ка, Эмбер, иди сюда!

Следом механический скат спланировал в лифт и хлестнул меня хвостом.

Бз-з.

* * *

Иногда (ах, Эмбер, не лги себе, с тобой это постоянно…) задним умом невероятное сознаётся очевидным. Что касалось меня, смело можно было поменять голову и задницу местами, никто бы и не заметил, да и соображалось бы лучше. А главное, своевременно. Я лежала на железной паутине карцера лицом вниз. Дъяблокова поняла, что я не понимаю. И нарочно отправила к Сомну, чтобы избавиться от глупой шчеры.

«…Платон считал, что икосаэдр символизирует воду».

И я, и Норман спотыкались, переходя из комнаты в комнату. Думали, из-за гипнотической расцветки пола.

Норман обнаружил связи между комнатами, которых там не должно было быть. А я списала их на минипорты. Умная дура.

Переползая из коридора в холл, я чувствовала, чувствовала же, что двигаюсь вверх. Но не верила ощущениям. Я всё-таки была чуть менее сумасшедшей, чем думала.

На самом деле схему бентоса следовало не расправить, а скомкать. Потому что череда пирамидальных комнат складывалась в икосаэдр:

Во втором лифтовом холле я оказалась практически вниз головой относительно поверхности клиники. Поэтому кнопка, которую я приняла за выход наверх, вела туда, куда и указывала. На дно. Дверь карцера отворилась и хлопнула. Под занавес самобичевания Видра объявил:

– Скриба Кольщик!

Кай… помоги…

Днём у хибары Зеппе виднелись стелющиеся кустарники, сонные, окаменелые от мороза деревья, холмы с лысыми макушками, а вдали – полосатые скалы. С жилами грязи, гранита и снега. Но всё было исключительно в оттенках белого, серого и чёрного. Впервые оказавшись на улице после болезни, Бритц даже решил, что у него повредилось цветовосприятие. Он просто слишком долго не был на Зимаре. Дёргая дверь на себя, Кайнорт обернулся к оврагу в последний раз. Он совершил туда семь походов за двое суток. Одаривая презрением эмалированный шлем помойного ведра, спускался в овраг и вынимал из твердокаменного наста меч, сучковатый и губчатый от влаги. Без крепкой палки в руке нечего было и думать справлять нужду там, где вились охочие до голой задницы песцы. Зеппе и Нахель собирали кинетическую повозку – кинежанс – для выезда. Когда Бритц вернулся в хибару, то застал Деус колдующей над химическим эксикатором. Она держала за хвост пекловастика.

– Подкреплюсь и отправляемся, – Деус стряхнула слизь с пекловастика на пол. – Будешь пыхлёбку?

– Господи, разумеется, нет. Я надеялся, мне прибредилось, что вы этим питаетесь.

– Тогда жуй снег. Ты приел все пищевые капсулы. И не стоит недооценивать пыхлёбку. Я готовлю её так, что тысячи лет назад древние нохты устроили бы здесь резню, чтобы заполучить меня в жёны.

– В последнюю фразу следовало бы добавить «не», причём даже не принципиально куда…

Но оторвать взгляд от эксикатора было невозможно. Деус вылила туда минеральную воду и бросила пекловастика. Он крутился, нырял и в целом прекрасно себя чувствовал. Лимонная обезьянка мизинцем сняла с поверхности плёнку всплывшей слизи, и Бритц порадовался, что в этот миг Деус не видит его лица.

– Для пыхлёбки нужен щелочной бульон, а если в минеральной воде невысокий водородный показатель, то и умереть недолго.

Следом к пекловастику отправилась жирная зелёная…

– Химидия, или экспложаба, – пояснила Деус и заметила, что любопытство подтащило Кайнорта прямо за её плечо. Тем временем под крышкой эксикатора разыгралась битва. Пекловастик искусал экспложабу, а та в ответ слопала его целиком.

– Хорошенько покусанная экспложаба впитает ароматы бульона.

– Это ты придумала или Деа?

– А давай договоримся, песец, – резко обернулась Деус, – что ты не шутишь насчёт Деа, а я не выдираю тебе ноздри.

– Только наступи мне на ногу, и я пожалуюсь Нахелю.

Бритц нащупал выгоду своего дерьмового положения, которая заключалась в том, что из-за Нахеля его тут никто, за исключением Нахеля, не смел обижать. Женщина от природы мудрая, Деус решила бороться с раздражением путём просвещения:

– Рецепт придумала я, что бы это ни значило. Сытную пыхлёбку легко готовить без костра. В брюшке у пекловастика резервуары с гидрохиноном и перекисью. А в специальных железах – каталаза и пероксидаза. Когда экспложаба глотает пекловастика, содержимое его брюшка смешивается, выделяет хиноны, атомарный кислород – и мгновенно кипит. Желудок экспложабы растворяет нежные оболочки пекловастика, и кипяток выплёскивается наружу. Вот… вот сейчас. Сейчас!..

Она покрепче прижала крышку эксикатора, и внутри прогремел взрыв. Экспложаба всплыла кверху брюхом. Она стала розовой.

– Минута, и полымясо готово, – объявила Деус. – Щёлочь в минералке нейтрализовала побочные продукты реакции. Пыхлёбка не раз спасала мне жизнь.

Она спустила вонючий газ и налила себе бульона в тигель. Потом выловила фаршированную мерзость и шлёпнула туда же. В последнее время Кайнорт старался не менять позу без острой необходимости, хотя Деус и предупредила – да он и сам понимал – что боль внезапная сильнее боли, притуплённой привычкой. Но его обонятельные рецепторы были слишком чувствительны, вкусовые сосочки слишком капризны, а фантазия слишком развита. И, пока Деус наслаждалась пыхлёбкой, он не вытерпел вида и запаха и вышел наружу.