Их дружба возобновилась, когда Аэция назначили комитом Галлии. Теодорих благодарил своего побратима за то, что избавил его от вандалов, но потом между ними возник разлад. Вначале из-за Литория, убитого возле стен Толозы. Потом из-за казни Цензория, попавшего в плен к Агиульфу. В отместку Аэций убил Агиульфа и тех, кто его поддерживал, а среди них было много союзников Теодориха.

Аэций не знал, как отнесся к этому побратим, ведь уехал сразу после сражения, и теперь, вернувшись обратно, был в полном неведении, что у него на уме.

По слухам король Теодорих гостил у правителя свеев, и там собрались представители многих родов. Аэций нагрянул к ним, не сказавшись заранее. Он знал, что его не тронут, даже если приедет один без оружия. Побратимов здесь чтили, а гостей уважали вдвойне. Таков был обычай.

Домовья торингов стояли рядами. В них жили одновременно по семь или восемь семей. В домовье правителя располагался громадный трапезный зал. Пировали в нем непрерывно по несколько дней, выбираясь на воздух лишь по нужде. По примеру римских застолий — вместе с мужьями сидели их верные жены и пили на равных, мешая вино и пиво. В прошлом Аэций часто бывал на подобных попойках и знал, как надо держаться, чтобы не выглядеть чужаком.

Возле домовья правителя навстречу ему попался подручный хозяина дома. Аэций спросил у него, о чем говорят на пиру.

— О доблести, об оружии, о прошедших битвах, — ответил подручный и недвусмысленно намекнул, что римлянам тут не рады.

— Тогда, должно быть, твои хозяева разозлятся, увидев меня на пороге, — полушутя произнес Аэций, имея в виду Теодориха и его гостей.

— А ты попробуй забрызгать кого-нибудь бранью. Твои слова об тебя же и вытрут, — не преминул пригрозить подручный.

Аэций восхитила подобная наглость.

— Я забрызгаю бранью тебя, если ты не умолкнешь, — ответил он, сдвинув брови, и шагнул к двери.

*

Внутри было шумно и пьяно. Торинги умели не только биться с врагами, но и без удержу веселиться. На стол подавали румяные яства, а пиво текло рекой. Хохот и грохот стояли такие, что нельзя было разобрать ни слова. Несколько голосов затянули песню. А те, кто не пел, отбивали такт, ударяя по крепким дубовым столам. Древесина потоньше не выдержала бы и дня такого веселья.

Косматый словно медведь Теодорих сидел на ложе из дерева, богато отделанного позолотой. На нем был нагрудник из темной тисненой кожи, могучие плечи, покрытые желваками, торчали наружу, на голове сиял золотой венец. Возрастом Теодорих был старше Аэция на несколько лет, но отнюдь не казался дряхлым. Жизненная энергия била в нем через край. По левую и по правую руку сидели родичи с женами и друзьями. Они говорили все разом, но, как только Аэций вошел, точно так же разом умолкли и застыли в тех самых позах, в которых он их застиг — кто-то, вцепившись в кусок зажаренной утки, кто-то с ягодным пирогом за щекой, а кто-то с кубком в руке. И каждый взглянул на Аэция с удивлением. Как он посмел явиться на глаза Теодориху? Вернее сказать, на глаз, потому что другой прикрывала повязка.

Аэцию стало казаться, что наступившая тишина затянулась.

— Не подадут ли здесь пива усталому путнику? — спросил он смиренно, что никак не вязалось с его воинственным обликом.

— За этим столом тебе никто ничего не подаст, — бойко ответил один из мелких вождей. Видимо, не терпелось выслужиться перед Теодорихом, молча взиравшем на гостя единственным глазом.

— Помнится, мы клялись, что не будем пить один без другого, — обратился к нему Аэций. — Неужели ты не наполнишь кубок своему побратиму?

— Налейте ему и дайте место за нашим столом. А то ведь начнет кричать и браниться, что нарушили клятву, — сказал Теодорих, жестикулируя свободной рукой, потому что в другой была выпивка.

Аэцию уступили место и плеснули пива в серебряный кубок. Такие же кубки ставили и другим, значит, гостя считали равным.

— Приветствую всех, сидящих за этим столом, — сказал Аэций и, подумав, добавил. — Кроме того вождя, что ответил мне первым.

— Не принимай за обиду мои слова, — отозвался тот изменившимся тоном, расчухав, как верный пес, что не тому нагрубил, и попытался загладить свою ошибку дарами. Аэций ответил, что у такого трусливого человека вряд ли найдется хоть что-то, что порядочный воин не побрезговал бы принять. И тут началось. Сперва за мужа вступилась жена. За ней налетели другие и, разумеется, раскудахтались, получив отпор. На пьяной пирушке это обычное дело. Аэцию было бы наплевать, ведь, напоив его пивом, Теодорих вроде бы шел к примирению. Однако в самый разгар перебранки явился старший из его сыновей Торисмунд, и между ними пошел уже совершенно иной разговор.

Торисмунду хотелось выглядеть смелым перед отцом. Он полез к Аэцию с обвинениями и угрозами, и самое неприятное — Теодорих его поддержал. Они ничего не знали о нашествии гуннов, а когда Аэций предупредил их, Торисмунд подумал, что римляне заодно с аттилой, и начал хвалиться, что без труда отбросит и тех, и других на восток, как бывало раньше. Аэций напомнил ему, что на востоке его торинги сидели тихо из страха перед гуннскими стрелами. Он знал это от своих лазутчиков и не хотел, чтобы Торисмунд вводил в заблуждение своего отца.