— Она забрала пса с собой, — голос парня звучит ровно, но я все равно слышу те едва различимые вибрации, которые выдают его истинную реакцию.

— Что значит забрала с собой? — спрашиваю настороженно.

— После того, как… Алиса исчезла, Барон только и делал, что лежал. Почти сразу перестал есть, а затем и пить. Сбежал, сорвавшись с цепи, а когда я нашел его, он был уже мертв.

Вытираю лицо. Шмыгаю носом.

— Я похоронил его на девятый день. Странно, не находишь?

Изображение снова плывет перед глазами, но я заставляю себя посмотреть на соседнюю фотографию.

Сад. Под цветущим абрикосовым деревом сидят двое. В руках кисточки, и даже лица краской испачканы. Им весело. Они улыбаются…

Когда в последний раз он делал это? Вот также. Искренне и легко.

Сморгнув слезы, опускаю взгляд на письменный стол, стоящий справа от меня. Руки сами собой тянутся к замысловатой деревянной шкатулке, но едва я успеваю открыть ее, как тут же отдергиваю пальцы. Потому что это его «не трогай» звучит довольно строго и агрессивно.

— Что ты вообще здесь забыла? — чеканит, разозлившись.

— Прости, что вошла сюда без разрешения, я не специально, — сглатываю и поворачиваюсь к нему.

— Ну да, как обычно, — цедит он.

— Я…

— Просто не трогай. Здесь. Ничего, — повторяет сухо. И я не выдерживаю.

— Почему? — удивленно на него смотрю.

— Не задавай глупых вопросов. Это Ее вещи. Никто не должен к ним прикасаться. Никто, — выдает на полном серьезе.

— Да ты только себя послушай… — изумленно открываю рот.

— Я сказал. Не трогай ничего. Что тебе не ясно, а? — уточняет ледяным тоном.

— Ладно, — выставляю вперед ладони. — Скажи мне вот что, зачем вы сделали из этой комнаты музей?

— Арсеньева, ты вечно суешь свой нос туда, куда не просят, — недовольно поджимает губы.

— Пожар ведь был в другом доме, верно? — напираю, игнорируя его негодование. — Тогда зачем понадобилось…

— Я хотел сохранить то, что у меня от нее осталось, — отвечает нехотя.

— Все, что нужно, у тебя вот здесь, — дотрагиваюсь до того места, где под ребрами бьется его сердце.

— Тебе не понять, — упрямо дергает головой.

— Не понять, — соглашаюсь, подступая ближе. — Это ненормально, Ян. Сколько лет прошло? Двенадцать, тринадцать?

— Да сколько бы не прошло, — сжимает челюсти. — Она моя сестра.

— Ты должен был отпустить Алису еще тогда… — шепчу я тихо. — А вместо этого держишь ее тут.

— Что за бред ты несешь? — устало потирает прикрытые веки.

— Бред? Да у меня мороз по коже, Ян! Человека нет в живых, но с самой первой минуты моего нахождения в этой комнате, я словно подсознательно ожидаю, что она вот-вот сюда войдет.

— Но она не войдет, — произносит надломленно.

— Так прими это! Не мучай ни себя, ни ее!

— Замолчи, — снова гневается.

— Думаешь, твоя сестра хотела бы этого? — цепляюсь за него в отчаянии. — Хотела бы видеть тебя на кладбище? Одного. В ночь. Год за годом!

— Не лезь ко мне со своими советами, — желваки от напряжения ходят туда-сюда. — Тебя это не касается!

— Перестань винить себя, Абрамов. Перестань уже себя наказывать! — срываюсь на сиплый хрип. — Это был несчастный случай! Ты сделал все, что мог. Все, что мог, Ян.

— Нет, — надсадно выпускает воздух сквозь зубы. Кадык дергается. Глаза лихорадочно блестят.

— Отпусти ее. Хватит! — обхватываю ладонями его лицо. Принимаю в себя болезненно-острый взгляд, и в эту самую секунду происходит то, чему я позже так и не найду объяснения.

Запоздало начинает играть та самая музыкальная шкатулка, которую я посмела открыть…

Дергаюсь.

Мне становится по-настоящему жутко. Настолько, что не передать никакими словами.

Замираю. Едва дышу, пока все нервные окончания подхватывают цепную реакцию.

Ян и сам на секунду теряется. Правда в отличие от меня, довольно быстро приходит в себя. Направляется к столу. Захлопывает крышку резной шкатулки и медленно проводит по ней указательным пальцем.

— Я хочу уйти, извини, — в защитном жесте обнимаю себя руками, даже не пытаясь скрыть свое состояние, близкое к панике.

Резко оборачивается через плечо. Во взгляде мелькает открытая тревога, но уже в следующий момент эта секундная вспышка гаснет.

— Ты боишься меня, да? — кивая, спрашивает прямо. — Я понимаю. Чувак, вышедший из дурки и посаженный на таблетки, — та еще перспектива.