Интересно, если я в этой своей ипостаси пересплю с девушкой или женщиной, будет это считаться изменой по отношению к Ольге? И что значило её явление в моём сне? Эх, хоть бы на минутку заглянуть в будущее, узнать, что там происходит. Может, тело Семёна Делоне уже вообще доставили в Питер и снесли на Большеохтинское.

Медальон я не стал прятать под рубаху, пусть все видят эту сияющую на солнце красоту. Правда, в бою его лучше будет всё же убирать под кольчугу, а то ненароком сарацинская сабля, наконечник копья или стрела попортят мой амулет. Если, опять же, я благополучно доберусь до Палестины, а то ведь болезни и прочие невзгоды дальних путешествий выкашивали до половины армий крестоносцев.

По идее из него можно даже компас сделать. Отпилить кусочек в виде иглы, прикрепить на диск с указанием сторон света, чтобы эта иголочка могла крутиться, вот тебе и компас готовый. А если ещё и стеклом сверху забрать — вообще красота получится. Опять можно всё свалиться на Януария.

А ещё я забыл спросить Беатрис, чем там вчера закончился суд над воришкой. Она же ведь приглашалась как пострадавшая сторона. Надеюсь, судьи вынесли строгое и справедливое решение.

— Так, говоришь, пять дней нам хватит, чтобы добраться до Парижа? — напомнил я Роланду его слова, сказанные им в день нашего появления в Клермоне.

— Думаю, хватит, — кивнул он. — Да и куда спешить? Слышал же, что сказал Бремонт: король выйдет в поход не раньше Юлиуса. Я и сам, впрочем, это знал. Да и ты знал, но… Но забыл.

— Тогда я по пути ещё кое-какие травки посмотрю, о которых мне прошлой ночью нашептал святой Януарий.

Так что Роланд уже без удивления воспринял тот факт, когда я периодически покидал седло Аполлона и начинал срезать купленным у Тибо Форжерона, острым, словно бритва ножом то ромашку, то зверобой, то полынь, то подорожник, то шалфей, то ту самую эрву, которой когда-то Петрович выгнал камень из мочеточника Толика. В России июль — самое время сбора иван-чая (он же кипрей), а в южной Оверни его вполне можно собирать в июне. Правда, процесс ферментации и сушки не так прост, но была у меня задумка до первого привала. Так что я и тут постарался.

Траву я навьючил на Пегую, сделав из неё ходячую сушилку. С помощью веток, бечёвки и своей накидки с вышитым на ней крестом я соорудил что-то вроде мини-шатра, в который укладывал пучки трав. Тут тебе и губительные для полезных соединений солнечные лучи не попадают, и какая-никакая вентиляция, особенно на ходу. Главное — не потерять, так что я прикрепил пучки как можно более надёжно.

Миновали мы и Монферран — резиденцию графа Гильома VII Молодого. Заезжать не стали. Проехали объездной дорогой. Городишко показался мне поменьше Клермона, но при этом более укреплённым, глубина рва, высота крепостных стен и крепость ворот внушали уважение.

Так и плелись неторопясь, оставляя то слева, то справа редкие деревеньки, и в первую ночь в одной из них и попросились на ночлег. Уже смеркалось, когда мы постучались в калитку маленького, покосившегося домика на окраине. Ожидали услышать собачий лай, но нет, тишина, цепь не гремит, никакая псина к калитке не мчится облаять незнакомцев.

Немного погодя к нам вышла невысокая и сгорбленная женщина, на вид ей было уже за пятьдесят. На носу выделялся большой, свисающий к выступающему подбородку нос с волосатой бородавкой.

— Что угодно молодым господам? — подслеповато щурясь, поинтересовалась она каркающим голосом.

— Молодым господам угодно попроситься на ночлег, — опередил я Роланда. — Надеюсь, пары денье мадам хватит, чтобы угостить нас ужином и уложить спать, а уставшим лошадкам дать овса и воды?

— Мадам? — удивилась та.

— О, а вы ещё не в курсе? Король Франции, светлейший Людовик VII издал Указ, согласно которому отныне все лица мужского пола именуются месьё, девицы — мадемуазель, а женщины — мадам. Господин и госпожа уходят в прошлое. Итак, мадам, каков будет ваш ответ?

Обалдевшая бабуля ещё с полминуты хлопала глазами, потом что-то каркнула, что мы восприняли как приглашение войти.

Конюшни или какого-то захудалого стойла возле дома не имелось, только усыпанный соломой навес, под который втиснулись коровёнка старухи и свинья с парой поросят. Поэтому мы просто привязали наших лошадок к какой-то жердине. Из стога сена для них позаимствовали несколько охапок, поили их из ведра, а воду набирали в протекавшем у подножия пригорка, на котором стоял домик, ручейка. Сама старуха, по её словам, там и набирала воду не только скотине, но и себе.

Только напоив и накормив наших четвероногих спутников, мы с Роландом сели за стол, с которого назвавшаяся Урсулой старуха прогнала наглого и чёрного, как смоль, кота. Кстати, судя по тому, что повсюду висели вязанки высушенных трав, отчего жилище было наполнено ароматами полевых трав, Урсула была в какой-то степени мне коллегой. Вот только говорить на эту тему она со мной почему-то не стала, хотя я и пытался завести разговор. Ну нет так нет, я не навязываюсь.

Старуха выставила на стол какое-то пойло, которое она называла пивом, а в качестве закуски подала чугунок подогретой над пламенем очага на специальном поддоне каши из репы с салом. Под грубого помола ржаной хлеб каша в целом пошло неплохо, главное, что набили животы. Спать нас бабка определила на сеновал. Ну а почему бы и нет? На улице тепло, дождя, судя по ясному, звёздному небу с выкатывавшимся на него блином луны, вроде не ожидается, цикады трещат, комары, правда, изредка звенят, но к ним я за эти несколько дней в прошлом уже как-то привык.