– А я?

– У вас - вы извините, ведь я являюсь как бы доктором, - у вас сердце мягкое, такое, знаете... дряблое, как переросшая редиска, например. Когда я буду извлекать из него стесняющие вас страсти, вы почувствуете то же, что чувствует курица, когда у неё выдёргивают перья из хвоста...

Иван Иванович задумался и, подумав, спросил:

– А позвольте узнать, вы за вашу... услугу потребуете мою душу?

Чёрт вскочил с подоконника на пол и, тревожно махая лапками, заговорил:

– Душу? О, нет! Нет, пожалуйста... мне не надо... Помилуйте?! Куда мне её? Извините! я хотел сказать - на что её мне? Ах, не то, не то! Я хотел сказать...

Иван Иванович смотрел, как чёрт суетился, и чувствовал себя обиженным.

– Я потому спросил об этом, что вообще вами принято...

– Это было раньше, когда существовали здоровые, крупные души...

– Вы как будто пренебрегаете моей душой...

– О, нет! Но я... я просто хочу быть бескорыстным сегодня... И потом, согласитесь, разве мне не интересно видеть совершенного человека?

– Гм... Так вы говорите, что это не больно и не опасно?

– Уверяю вас! При моей помощи достижение совершенства вам совсем ничего не будет стоить... Да вот не угодно ли, извлечём из вашего сердца что-нибудь на пробу?

– П...пожалуй...

– И прекрасно! Что всего более отягощает вас?

Иван Иванович задумался. Очень трудно сказать сразу, которая из наших страстишек любезна нам менее других.

– Нет, уж вы, пожалуйста, начинайте с маленького.

– Мне всё равно... с чего прикажете?

Иван Иванович опять замолчал. Хотя он и часто разбирался в душе своей, но от этого, - а может быть, поэтому именно, - в ней царил полнейший хаос: всё в ней было скомкано, перепутано... и, как усиленно ни ворошил он теперь её содержимое, не мог он найти в ней ни одного чувства определённого, цельного, чистого от посторонних примесей.

Чёрт устал ждать и предложил ему:

– Давайте выдернем из вашего сердца честолюбие: оно ведь небольшое у вас...

– Ну, хорошо!
– сказал Иван Иванович со вздохом, - вытаскивайте его из меня...

Чёрт приблизился к нему и, коснувшись рукой его груди, быстро отдёрнул руку прочь. Иван Иванович почувствовал острое, но приятное колотьё, похожее на то, каким сопровождается извлечение заноз из пальца.

– А ведь в самом деле это не больно...
– облегчённо сказал Иван Иванович.
– Позвольте взглянуть, какое у меня было честолюбие-то...

. Чёрт протянул ему руку, и на ладони её Иван Иванович увидел нечто бесцветное, маленькое, сморщенное, похожее на тряпичку, которой долго вытирали пыль.

Посмотрел Иван Иванович на своё честолюбие и, вздохнув, тихонько сказал:

– А знаете... как вспомнишь, что это всё-таки кусок моего сердца... жалко!

– Не желаете ли, я извлеку из вас и жалость?

– Н-н... как же я буду без неё?

– Какая в ней польза?

– Ну, знаете, это хорошее человеческое чувство...

– Ну, а что вы скажете о злобе?

– Вот эту - вон! Вот эту - к чёрту! О, извините...

– Ничего... не беспокойтесь...

Чёрт снова коснулся груди Ивана Ивановича, и снова человек почувствовал укол. И снова на ладони чёрта лежало что-то, издававшее кислый запах и похожее на тряпочку...

– Н-да, - сказал Иван Иванович, сморщив нос, - вон она какая у меня... в натуральном-то виде...

– К ней много примешано трусости, - сказал чёрт.

– Вон что... гм... Но скажите, пожалуйста, отчего это у всех моих чувств такое... студенеобразное строение? Точно медузы...

– Судьба уж ваша такая, добрейший Иван Иванович, - сказал чёрт и брезгливо сбросил с ладони на пол кусок сердца своего пациента.

– А я себя уже начинаю чувствовать как-то особенно, - сообщил Иван Иванович, прислушиваясь к биению своего сердца.

– Приятно?

– Легче... просторнее стало в груди...

– Продолжать операцию?

– Я... не прочь...

– Что у вас есть ещё?

– Да... разное... вообще всё то, что имеется у людей...

– Гнев, например?

– О, да! Конечно... гнев, да... То есть, собственно говоря, не совсем это гнев... а, знаете... этакая нервозность... раздражение... очень беспокойное чувство!

– Убрать?

– Разумеется! Но только осторожнее, пожалуйста... У меня там всё немножко спутано... Вот, когда вы выдёргивали злобу, я почувствовал, как во мне шевельнулся стыд за неё...