К вечеру меня перевели в палату. Соседок не было — быть может, Имран постарался. Но то к лучшему. Общения я не искала.

Я встала с кровати, все ещё болело тело, саднило между ног, и шаг каждый был непростым. Отодвинула жалюзи. Там, за окном, через забор был храм. Лампы подсвечивали золотые купола. Я помолилась, благодаря бога за то, что спас и дочь, и Шерхана.

Страшно представить, что я могла их потерять.

— Вяземская, ужин! — в дверном проёме появилась голова женщины в белом колпаке, — давай тарелку.

— А нету, — растерялась я, — не привезли ещё…

Только сейчас поняла: у меня с собой вообще ничего нет. Ни тапочек, ни ложки с тарелкой. И ходила я все ещё в халате роддомовском, застиранном, но мягком. Сумку в роддом даже и собирать не начинала, все казалось, время есть ещё, рано. Для дочки ни одной пеленки не куплено. Кто теперь этим будем заниматься? Я и сама не знаю, что нужно, Имран — тем более.

— Держи тогда тарелку, вернёшь потом на раздачу.

Я взяла посуду, стакан с компотом. Поняла вот только, что очень, просто безумно хочу есть. Никогда, кажется, такого голода не испытывала, как сейчас. И котлета казалась божественной почти, а компот, — и вовсе амброзией.

Ела, не торопясь, смакуя каждый кусочек. Кто бы мог подумать, что в больнице — еда такая вкусная, ни с чем не сравнится! Не сдержалась, собрала остатки соуса корочкой хлеба, положила на язык и закрыла глаза от удовольствия. Вкусно. После ужина отнесла посуду, куда велела раздатчица. А на обратном пути возле своей палаты так и замерла, зачарованная зрелищем — медсестра катила тележку, в которой ровным рядом лежали светлые свёртки, шесть штук. На пеленках белых машинки нарисованы и мишки.

Колесики гремели о плитку, один младенец кричал во всю силу своих лёгких, а остальные лишь губами причмокивали. Я стояла, держась за дверь своей палаты, сердце в волнительном ожидании замерло: а есть ли там моя дочь?

— Вяземская? Грудь помойте, волосы соберите. Вашу позже принесу, — словно предупреждая мои вопросы, произнесла медсестра, и я задохнулась от радости. Впереди — свидание со своей дочкой.

Я приготовилась, ожидая, когда ее занесут, села на край кровати, сложив руки на коленях, как примерная школьница.

Дочь спала. Я смотрела на ее лицо, опухшее, красное, и думала, что не видела никогда ничего красивее. Почему раньше новорожденные мне не казались такими чудесными?

— Здравствуй, моя родная, — прошептала ей, подставляя руки. Медсестра ловко опустила дочь ко мне в объятия.

— Ее кормят из бутылочки, но неонатолог разрешил приложить к груди.

— Из бутылочки? — я подняла глаза на девушку.

— Ну да, — кивнула она, — ваша торопыжка сосать ещё не умеет. Но попробовать стоит. Остальное все врач расскажет, на обходе.

Я не умела, не знала, что делать. Я же держу ее двумя руками, как кормить? Отпустить было боязно, я никак не могла придумать, как перехватить ее надёжнее, чтобы освободить руку. Посмотрела беспомощно на медсестру, она хмыкнула, отодвинула край у сорочки, чуть сжала сосок и подвинула мою руку с головой малышки на встречу. Так, что сосок целиком поместился в крохотный приоткрытый ротик.

Я замерла. Это было так странно, так необычно. Ее рот был влажный, теплый. Дочь чуть сморщилась, я испугалась, что прижала ее слишком тесно, что она сейчас задохнётся или расплачется. Я не хотела, чтобы она плакала при виде меня. Но дитя, точно зная лучше, что делать, обхватила губами сосок и сделала несколько движений. У меня от них мурашки по всему телу разбежались, это нельзя было сравнить ни с чем, что я испытывала раньше. Одновременно интимно и сокровенно.

Дочь открыла глаза, посмотрела на меня внимательно, так серьезно, точно ей было не несколько часов от роду. Точно она уже многое в жизни повидала. Глаза у нее были голубые, светлые. Бабушкины.

— Спасибо, — прошептала я ей, — спасибо, что ты выбрала меня.

Через пару минут дочь уснула. Сосок так и остался у нее во рту, но сил сосать больше не нашлось, да и молока у меня не было. Я разглядывала ее, тонкие светлые волоски бровей, гладкая, нежная кожа. Провела пальцами осторожно, боясь нарушить покой. Но она не проснулась, таким крепким был младенческий сон. Так я и просидела весь отведенный нам час, не шевелясь даже, и глаз с нее не сводила.

Теперь я точно знала, что такое любовь. Это когда смотришь на свое дитя, и слов нет хватает, чтобы сказать, что ты сейчас испытываешь. Будто в жизни смысл появился только сейчас, настоящий самый.

Медсестра пришла забирать ее до обидного быстро, мне не хотелось расставаться с дочерью, но пришлось.

— Не переживайте, завтра снова принесем, — пожалела она меня, — как придёт молозиво, нужно будет сцеживаться для кормления.

Дочку унесли. Я смотрела в спину медсестре, пока она не скрылась за дверями. В который раз собралась заплакать, но не успела. Следом за ней в палату заглянула санитарка.

— Это тут, что ли, Вяземская? Вам папаша ваш вещей передал. Жить, похоже, тут собираетесь, — проворчала она, а потом начала заносить пакеты.