Анна проследила, как адмирал подошёл к ажурной вокзальной арке, задумавшись, постоял несколько секунд и, ускоряя шаг, двинулся к срезу здания. Двое солидных, хорошо одетых господина, безмятежно балагуривших у соседнего жёлтого вагона, вдруг встрепенулись, выбросили недокуренные папироски и направились следом. Когда Непенин исчез за поворотом, они, не таясь, сорвались в галоп. И тут краем глаза Анна увидела третьего, до сего времени безмятежно торговавшего пирожками с лотка. Поставив свой товар прямо на грязный снег и не обращая внимания на окрик покупателя, лоточник поднял воротник, опустил козырёк картуза на глаза и направился вслед за парой шпиков.

“Их не двое, а трое! И Гриша ничего не знает про третьего! — прошептала Ревельская, беспомощно оглядываясь по сторонам. — Что же делать?”

Спины преследователей удалялись, но были хорошо различимы. Анна своим острым женским взглядом обратила внимание, что именно третий представляет наибольшую опасность. Он шёл, пружиня, легко неся своё массивное, но пропорционально сложенное и послушное тело. Всё в его походке, осанке, взгляде, вскользь брошенном вдоль стоящего поезда, выдавало повадки сильного зверя, случайно, временно принявшего человеческий облик. Нет, оставлять Григория наедине с ним она не будет, несмотря на все приказы.

Непенин вышел на хозяйственный двор вокзала. Старательно обходя ледяные колдобины, пробрался к дровяному навесу, навалившемуся своими почерневшими балками на каменную кладку станционного здания яичного цвета, протиснулся в узкое пространство, поморщившись от царящего здесь зловония. Видимо, это место облюбовали в качестве отхожего и кошки, и люди. Первый ряд дровяных чушек, второй, третий… Сзади послышались топот и чертыхание. Четвёртый ряд, пятый… Какая-то возня, стон, глухой удар падающего тела. Моряк остановился, прислушался к хлюпанию, подвыванию и неясному бубнёжу. Сделав несколько шагов назад, Непенин осторожно выглянул из-за поленницы. Между рядами дров, неестественно вывернув руку, без всякого движения лежал человек в дорогом пальто. Его котелок, слетевший с головы, валялся в трёх шагах, мятый и грязный. Рядом с подельником, привалившись спиной к поленнице, сидел второй джентльмен, одетый так же, как и первый, с тонкими чертами лица и франтовато завитыми усиками, на которые капала кровь из разбитого носа. Над ним чёрной тенью нависал Распутин. С Григория слетели парик и накладная борода, и Непенин заметил, насколько тот осунулся и похудел. От старого распутинского образа не осталось почти ничего. Черты лица заострились, кожа обветрилась и посерела… Только глаза… Хотя во взгляде моряк тоже прочитал нечто новое, а потому- пугающее. Григорий поморщился, коротко посмотрев на адмирала.

— Быстро идите в вагон, никуда не сворачивая и не отвлекаясь. Догоню на перроне.

Непенин кивнул и не оглядываясь, пошёл к поезду, стараясь не споткнуться о разбросанный мусор и не поскользнуться на замёрзших жёлтых лужах.

— Итак, повторяю свой вопрос, — обратился Распутин к шпику, убедившись, что адмирал ушел. — Имя, фамилия, должность, суть задания, кто командует операцией?

Лежащий на земле соглядатай, скосив глаза на своего товарища, не подававшего признаки жизни, как рыба, несколько раз беззвучно открыл рот и прохрипел что-то невразумительное, отчего на губах появилась светло-розовая пена.

— Кажется, перестарался, — досадливо пробормотал Григорий, наклонившись ниже, чтобы лучше слышать раненого. Это его и спасло. Над головой что-то противно свистнуло, щёлкнуло и врезалось в поленья настолько смачно, что полетели щепки. Не дожидаясь продолжения, Распутин резко, насколько мог, прыгнул в сторону, одновременно выдёргивая из под полы приватизированный люгер, но не успел направить оружие в сторону предполагаемой опасности. Ещё один щелчок. Руку словно обожгло кипятком, и пистолет беспомощно брякнулся о мёрзлую землю. “Хочешь жить — меняй позицию, двигайся”! — вспыхнуло в памяти наставление Ёжика. Сделав шаг за опору крыши, Распутин, наконец, смог поднять глаза и увидел стоящего в трех шагах мужика с характерным чубом над карими, глубоко и широко посаженными глазами, большим носом с горбинкой, казачьими усами. Плеть в руке этого военизированного селянина в бекеше, цивильных штанах, заправленных в высокие сапоги, совершала завораживающие поступательные движения, и конец её со свистом рассекал воздух, не давая никакой возможности высунуться из-за спасительной деревяшки. “На конце что-то тяжелое, как свинчатка. Один удар в голову и я — труп,”- с грустью констатировал Распутин, прячась за стонущее от ударов дерево и тоскливо осматриваясь. Пути к отступлению нет. Слева и справа — длинный трехметровый коридор, огражденный поленницами. Только тут, за толстой балкой, есть какая-никакая защита. Понял это и нападавший, переместившийся к краю поленницы мягким шагом, не переставая работать нагайкой. Вот шаг, вот ещё шажок… И тут позади него мелькнула тень. Треск выстрела так был похож на удары хвостатой плети, что Распутин не сразу понял, что произошло. Но нападавший вздрогнул, резко развернулся в противоположную сторону, замахнулся… Четыре дробно прозвучавших друг за другом пистолетных хлопка, почти слившихся в автоматную очередь, прервали его движение и отбросили в сторону Распутина.

Отступив на шаг, Григорий присел на корточки и одной левой рукой начал обшаривать тело. Правая, онемев, беспомощно повисла плетью.

— Ты не ранен? Всё в порядке? — Анна, опустила пистолет, но с места не двигалась, осматривая поле боя и озираясь по сторонам, не появится ли кто посторонний на поднятый шум.

— Теперь — да, — пробормотал Григорий, заканчивая обыск. — Подожди, сейчас не до тебя…

Совершенно неожиданно для Григория, Анна шмыгнула носом, спрятала свой браунинг в муфточку, тихо развернулась и пошла к поезду, опустив голову и спотыкаясь через шаг, как больная лошадка…

— Кажется, я опять ляпнул что-то не то, — пробормотал Распутин, заканчивая потрошить карманы агентов. — Аня! Подожди!

— “Аня, подожди, не до тебя”… - возмущённо шептала женщина, выбираясь из дровяных катакомб. — Я нарушаю все инструкции, бросаю свой пост, бегу, потеряв голову, в какие-то трущобы, стреляю в какого-то бродягу с плёткой, а он нашёл только эти слова! Сухарь! Солдафон! Созвездие манёвров и мазурки!

— Аня! Постой! Я совсем не то хотел сказать! — прозвучало у неё за спиной по-особому жалобно…

Ревельская обернулась. Григорий стоял, зажав правую руку в районе кисти и виновато улыбаясь. Она хотела броситься к нему также стремительно, как и бежала на помощь из поезда, но обида заставила её умерить пыл, подойти степенно, выпрямив спину и гордо подняв подбородок.

— Так что вы хотели сказать мне, товарищ полковник.

— Я тебя люблю, — улыбнулся Григорий. — Ты — самая добрая и самая красивая. И здесь, и в будущем. Только я абсолютный чайник и представления не имею, как полагается правильно признаваться в любви в начале ХХ века, каким образом и куда засылать сватов… И в голове у меня сейчас шикарный кавардак…