— А какая версия вам больше нравится? — натянуто улыбнулся Распутин, водя пальцем по краю кружки.

— Меня устроит любая, способная принести пользу нашей борьбе, на алтарь которой положено немало жертв.

— А сколько еще предстоит! — невольно вырвалось у Распутина, но он закусил губу, увидев, как революционер вскинул голову и насупил брови.

— Какие разочарования постигли и постигнут господ монархистов, я услышал, — разгладив морщины на лбу, тихо произнес Сталин, превратившись в рыбака, увидевшего поклёвку. — А какие разочарования ждут меня? Нашу партию? Наше дело?

Распутин отставил кружку и потёр уставшие глаза. “А вот теперь, Гриша, очень осторожно, чтобы не наломать дров”, - подумал он.

— Начну с того, что ваша партия не едина и состоит из двух частей. Одна хочет справедливой власти в процветающей стране. Вторая страстно желает растворения России в бурных потоках мировой революции, слияния её в единое целое с другими странами в виде земшарной республики, с полной потерей самобытности, с превращением в сообщество единообразных общечеловеков.

— И что в этом плохого? — Сталин приготовился к дискуссии по теории марксизма.

— Это невозможно по разным причинам… Хотя бы по климатическим. Не смогут существовать по единым правилам “и финн, и ныне дикий тунгус, и друг степей калмык”. Ритм жизни, окружающая среда, непохожие насущные проблемы, даже время для них течет по-разному. Всевышний, кстати, тоже не терпит однообразия, и человек вряд ли сможет изменить его планы…

— Большевики не верят в Бога, — перебил Распутина Сталин.

— А ему всё равно, верите вы в него или нет. Вера в высшие силы с материалистической точки зрения — признание человеком некоего предела своих возможностей, который сохранится, несмотря на весь технический прогресс.

— Думаю, сама история опровергнет это утверждение, — упрямился революционер.

— Антропоцентричность обязательно приведет к попытке приблизить рассвет командой светилу “Солнце, встать!”, после чего неизбежно наступит осознание рамок бытия, — улыбнулся Григорий. — Что же касается мировой революции, то эта идея по указанным выше причинам в момент своего зарождения была обречена на провал. Он будет самым большим разочарованием современных революционеров.

— Самым большим? Значит, будут и малые?

— Куда ж без них? — пожал плечами Григорий. — “Весь мир насилия мы разрушим до основания” — поётся в “Интернационале”. Попытка следовать этому правилу таит в себе две угрозы. Первая проявится сразу после завершения процесса разрушения, и окажется, что на руины положили глаз предприимчивые соседи, сохранившие свою государственность. Продолжение куплета — “мы наш, мы новый мир построим” — при наличии по соседству плотоядных хищников может вообще не состояться. Стройка — дело не быстрое, здание светлого будущего надо спроектировать, обеспечить материалами, огородить и охранять от мародёров. А как это делать, если старые институты обеспечения безопасности сломаны? Вторая проблема — люди. Ваши соратники, профессиональные революционеры, посвятившие всю свою жизнь разрушению, за редким исключением, не способны к созиданию. На любой должности они будут делать то, что умеют лучше всего. И в определенный момент придёт понимание, что для физического выживания страны необходима ликвидация ликвидаторов….

— Пролетариат не позволит! — не выдержал Сталин.

— А куда ж он денется с подводной лодки! — съязвил Григорий. — Это будет еще одним вашим разочарованием. Ленин в книге “Что делать?” писал, что рабочие способны ставить только экономические требования. Далее этого их кругозор не распространяется. Так с чего им вдруг начать мыслить политическими категориями? Именно поэтому заводы, отданные в управление пролетариату, будут останавливаться один за другим. Произвести из подручного материала зажигалку, сбыть ее на блошином рынке проще и понятнее, чем налаживать производственную кооперацию, договариваться с заказчиками и поставщиками, учитывать необходимость отчислений в фонды всеобщего благосостояния, на оборону и науку. Даже работа вспомогательного и управленческого персонала рабочему избыточна и непонятна(****)…

— Это потому, что наш рабочий тёмен и забит! — запальчиво возразил Сталин, — но ему на помощь всегда готов прийти более развитый и образованный пролетариат Германии, Франции, Америки…

— Пролетарская солидарность всегда будет отступать перед геополитической целесообразностью. Пролетарий Германии по приказу своей буржуазии с огромным удовольствием как стрелял, так и будет стрелять в своего классового собрата из России. Про солидарность трудящихся он вспомнит только в случае смертельной угрозы своему существованию и то, только на время присутствия такой угрозы.

— А вы пессимист… — натянуто улыбнулся Сталин.

— Пессимист — это хорошо информированный оптимист, — вздохнул Распутин, — вам же нужна не патока, а суровая правда жизни. Так её есть у меня… К тому же, мои слова очень просто проверить экспериментальным путем…

— Вы хотите сказать, что всё зря, и наши усилия тщетны? Революция не нужна? — набычился революционер.

— Нет, не хочу. Революция происходит именно потому, что дальше жить, как прежде, невозможно. Однако лечение лечению — рознь. Вот представьте, что вы — стоматолог, а Россия — ваш пациент с полным ртом гнилых, обломанных зубов. Они болят так, что пациент готов лезть на стенку. У вас есть выбор — вырвать, не разбираясь, все, или аккуратно вылечить то, что можно спасти, удалив лишь самое безнадежное.