"Не стоит даже говорить о том, что случится, если война окончится для нас неудачно. Финансово-экономические последствия поражения не поддаются ни учету, ни даже предвидению и, без сомнения, отразятся полным развалом всего нашего народного хозяйства. Но даже победа сулит нам крайне неблагоприятные финансовые перспективы…"

(**) Булат Окуджава 1968.

(***) Перефраз цитаты Льюиса Кэролла.

(****) Такой разговор состоялся, и такие слова были произнесены царём во время аудиенции послу Британии Бьюкенену в январе 1917-го в пересказе свидетеля — посла Франции Палеолога.

От угла Литейного проспекта и улицы Жуковского, носившей до 1902 года название Малой Итальянской, мимо портика с восемью колоннами главного корпуса Мариинской больницы шагала весьма занимательная процессия. В её центре цугом угрюмо брели четверо крепких детинушек в узнаваемом прикиде рабочих — коротких двубортных суконных куртках с отложным воротником. Верхняя одежда добрых молодцев была расстегнута и приспущена на плечи, рукава одного связаны с рукавами другого, отчего дистанция сократилась до вытянутого пальца, и идущие сзади регулярно тыкались передним в спину. Руки были заняты сползающими штанами, лишенными всех средств поддержания оных на поясе.

Шедший рядом с пелетоном крепкий мужичок в лисьей шубе недовольно хмурился, крякал и прикрикивал на четырёхголовую восьминогую гусеницу.

— Держать строй! В кучу не сбиваться! Левой! Левой!…

Процессия выравнивалась, переставала заваливаться набок, и тогда командир негромким голосом продолжал.

— Пролетарского бойца отличает дисциплина, любовь к порядку и готовность в любую минуту встать на защиту завоеваний трудящихся. Для успешного противостояния мировому империализму всё свободное время надо посвящать боевому слаживанию, выработке чувства локтя и умению взаимодействовать в самых сложных, непривычных условиях. Строевая подготовка, умение ходить нога в ногу, подтянутость как нельзя лучше подходят в качестве вводного курса по начальной военной подготовке…

Лицезрели всё это действо двое прилично одетых господ, следовавших на некотором отдалении, да извозчики, неторопливо правящие саночками в центре проспекта. Угольный дым от котельных, дровяной — от множества печей и каминов перекрасил снег на проезжей части в грязно-серый, а гужевой транспорт щедро унавозил. Резкий запах естественной конской жизнедеятельности смешивался с ароматом шкварок и щей близлежащих кухмистерских, создавая непередаваемый букет единения города и деревни.

— Товарищ Григорий, — захныкал самый молодой участник движения, — а можно…

— Отделение, стой! Раз-два! — скомандовал Распутин, поморщился, глядя, как сбивший ногу строй моментально превратился в кучу-малу, и продолжил, обращаясь к задавшему вопрос.

— Можно Машку за ляжку, боец, а в пролетарской армии следует обращаться “разрешите”. Как понял?

— Я!… Есть!… Понял, — запутался молодец и умоляюще посмотрел в глаза командиру. — Товарищ Григорий, разрешите сказать… Может хотя бы в штаб не надо в таком виде показываться?

Распутин подошел поближе к вопрошавшему, внимательно заглянув ему в глаза.

— Звать-то тебя как, аника-воин?

— Федором кличут…

Распутин вздохнул, улыбнулся не совсем искренне и развел руками, окинув взглядом участников процессии.

— Надо, Федя! Понимаешь? Надо!

Штаб РСДРП(б) был похож на редакцию в предбанкротном состоянии или на захолустное уездное присутствие, а не на военно-революционную организацию. Никаких суровых постовых с винтовками, с примкнутыми штыками на входе, жужжащих телеграфов и дежурных, кричащих что-то грозное в эбонитовые трубки телефонных аппаратов. Просторное полуподвальное помещение, предоставленное местной старообрядческой общиной, окаймлённое грубыми дощатыми столами, скудное освещение подслеповатых оконцев под самым потолком и несколько человек, торопливо сортирующих листовки, разложенные неровными стопками везде, где только можно их приткнуть. Всё очень скромно. Из респектабельного — лишь отчаянно щелкающая печатная машинка “Ундервуд” и дым дорогого табака “Герцеговина Флор”, висевший в воздухе фиолетовым смогом.

— С каждым днем жизнь становится труднее…, - размеренно диктовал Сталин, прикуривая очередную папиросу. — Война, кроме миллионов убитых… несет в себе и другие беды: продовольственный кризис и связанную с ним дороговизну… Довольно терпеть и молчать! Чтобы спастись от надвигающегося голода, вы должны бороться против войны, против всей системы насилия и хищничества.(*)

— Товарищ Иванович!(**) — громогласно раздалось от входа одновременно с хлопнувшей дверью, — там наши с демонстрации шпиков привели! Спрашивают, что делать.

— Что делать, что делать, — недовольно пробурчал Сталин, — столько раз инструктировал и всё без толку. Ладно, пойдём — посмотрим, что там за шпики…

— Иосиф Виссарионович, разрешите доложить! — обрушилось на революционера при выходе, пока он щурился, привыкая к дневному свету. — Ячейка боевой организации РСДРП, пытавшаяся задержать меня с гостями, как агентов охранки, надёжно зафиксирована и доставлена в целости и сохранности. По дороге среди товарищей проведена широкая разъяснительная работа о бесполезности лезть с кулаками на танк и о текущем политическом моменте. Народ проникся и готов соответствовать! Доклад закончил!