Шрифт:
Бедная, маленькая, глупая Дуняша, которая и сама не знала ребенка которого из двух мужчин она носит под сердцем.
Спустя месяц художник получил окончательную сумму за картину и навсегда покинул дом Олениных.
Он долго не мог прийти в себя. Не мог вытравить из сердца вспыхнувшую так некстати любовь к жене статского советника Павла Оленина. Не мог выбросить из головы мысли о ней.
Не мог настолько долго, что всю жизнь, уже, будучи знаменитым и востребованным, обласканным сильными мира сего, все продолжал и продолжал писать портреты барышень-боярышень.
Иногда, в холодные зимние дни, когда тоска по несбывшемуся становилась особенно острой, Маковский шел в дальний угол мастерской, снимал всегда чуть влажный муслин с натянутого на подрамник холста, делал несколько мазков, словно старался улучшить прекрасный лик изображенной на нем девушки. Евдокии Олениной, Дуняши, Дунечки… чей портрет он восстановил по памяти, едва ему навсегда отказали в доме Олениных.
Марта почувствовала, что заледенели босые ноги. Подумала о том, как давно стоит перед картиной, предаваясь воспоминаниям, зябко передернула плечами и отправилась в кухню. Нужно заварить чаю. Уснуть ей сегодня вряд ли удастся.
Вернулась в воспоминаниях к тому дню, когда мама рассказала ей историю семьи…
— Как же ты на неё похожа, моя барышня-боярышня, — мама стояла за спиной Марты, в который раз рассматривающей картину. Единственную в их доме.
— Ты никогда не рассказывала о девушке, изображенной на полотне, — пробормотала Марта, не оборачиваясь. — Почему? Насколько я понимаю, это наша родственница?
— Ждала, пока ты подрастешь, — ответила мама.
— Ну вот, — усмехнулась Марта, — мне уже двадцать. Я успела завершить первый год обучения в Сорбонне. Мой профессор говорит, что скоро я буду знать историю России лучше, чем он. Надеюсь, что этого достаточно, чтобы ты была со мною откровенна?
— Думаю — да, — улыбнулась мама.
Евдокия Оленина умерла в родах.
Ребенок, девочка, был абсолютно здоров и горласт настолько, что не давал спать по ночам многочисленным кормилицам и нянькам.
Девочку нарекли Анной. И крестили спустя две недели после рождения.
Павел не чаял души в дочери, с каждым годом становившейся все больше и больше похожей на мать. Однажды, когда девочке исполнилось пять, Оленин стал свидетелем тому, как нянька Дуняши отчитывала маленькую озорницу:
— Лицом — вылитая мать! А характером не в неё. Не иначе, как в того ирода окаянного уродилась! Уж я-то помню Дуняшу! Милая, спокойная, аки ангелок! А ты только и умеешь, что орать да прислугу доводить до белого каления!
— И почему же я ирод окаянный? — Оленин стоял за спиной старой женщины, ожидая объяснений. Увидев, как заметалась нянька, как забегали её глаза, спросил. — Или ты не обо мне говорила?! Тогда — о ком?! Признавайся немедленно!
— Ты сам виноват, барин! — нянька быстро перешла в наступление, желая оправдать свою любимицу. — Ты его в дом привел! Ты оставлял жену молодую без присмотру! А она! — запнулась. — А что она?! Дитё малое неразумное! Ты, барин, виноват в том, что случилось!
— Ты хочешь сказать, что это не моя дочь? — растерялся Оленин.
— А Бог его знает, твоя или не твоя! — вздохнула нянька. — Знаю только что плакала моя Дуняша дни и ночи напролёт до самых родов. Не иначе, вину чувствовала.
— Но почему она мне ни о чем не сказала? — Павел словно только сейчас заметил девочку, слушавшую перебранку взрослых с приоткрытым ртом. Велел няньке: — Отведи ребенка в детскую и сразу возвращайся!
Оленин ходил из угла в угол. Он всегда считал свою жену выше мирских страстей. И любил её так сильно, как только мог! Если бы Дуняша призналась! Он все ей простил бы!
Дверь комнаты скрипнула. Вернулась нянька. Уставилась, не мигая на Оленина:
— И что теперь будет, барии?
— Ничего не будет, — Павлу хватило времени, чтобы принять решение. — Это моя дочь! В глазах общества пусть так и остается! А ты, — строго посмотрел на старуху, — держи рот на замке! И даже в страшном сне не вздумай повторить то, что только сказала! Ты поняла?!
— Поняла, поняла, — закивала нянька. — Я пойду? А то доченька ваша снова раскапризничалась.
Павел Оленин строго следил за воспитанием девочки. Когда заметил её внимание к противоположному полу, дабы избежать возможных эксцессов, подыскал ей хорошего мужа. Был счастлив, поняв, что молодые люди понравились друг другу.
После смерти отца Анна унаследовала особняк на Остроженке и пара перебралась в дом, где Анечка появилась на свет.
Размеренная московская жизнь была не по нутру Анне! Её деятельная и кипучая натура требовала постоянной смены впечатлений, общества, в котором она сможет блистать! Накануне русско-японской войны семья перебралась в Петербург. А еще через два года в семье родился ребенок. Да-да, снова девочка. Мария. Машенька. Манюня, как звал её отец.
Материнство совершено не образумило и не остепенило Анну. Она все так же оставалась завсегдатаем балов и приемов. Не обделяла вниманием и становившиеся с каждым годом все популярнее собрания молодых поэтов и писателей, пропагандирующих и превозносящих в своем творчестве идеалы демократии и всеобщего равенства.