— Важных дел? — повторяет она, и, усмехнувшись, я говорю:

— Может, когда-нибудь расскажу тебе.

Конечно, вряд ли.

— Главное, что ты разобралась.

Она не улыбается, но глаза будто начинают сиять. Ловлю себя на мысли, что не видел её улыбку. А потом — на мысли, что меня это не должно волновать.

— Не со всем. С этим не знаю, что делать, — признаётся Габриэлла, поднимается и берёт с виртуального кресла свёрток.

Я снова невольно улыбаюсь и объясняю:

— Это называется обувь. У вас нет такого понятия?

— Есть. Но она выглядит иначе.

— Выпрями ноги.

Она не двигается с места, пока я забираю у неё пакет, достаю кроссовки и опускаюсь на корточки.

— Нужно их надеть, — объясняю я и тянусь к ноге девушки, но она её убирает.

— Я привыкла жить… без них, — возражает Габриэлла.

Этот аргумент настолько нелепый во всей ситуации, что у меня сразу же в голове представляется картина, как девушка выходит босиком на центральные улицы Тальпы…

— С обувью будет теплее, — обещаю я и снова тянусь к ноге Габриэллы.

На этот раз она не противится, приподнимает ногу и позволяет мне дотронуться до ступни несмотря на то, что вздрагивает от моего прикосновения. Пока я надеваю кроссовку, девушка говорит:

— Ты выключил свет, — она замолкает, но я понимаю, о чём идёт речь, ещё до того, как она добавляет: — Когда пришёл Мучитель.

— Не хотел, чтобы в такой напряжённый момент тебе пришлось делать вид, что ты не видишь нас за односторонним стеклом.

— За односторонним стеклом? — переспрашивает она, а я тем временем завязываю шнурки на правой ноге.

— За преградой, — пытаюсь я объяснить. — Мы с той стороны видим тебя, а ты нас с этой не должна.

У меня ноют рёбра и приходится сдерживать дыхание, чтобы не заскулить от боли. Так что слова, произнесённые сквозь стиснутые зубы, звучат не очень дружелюбно.

— В смысле обычные люди не видят, — добавляю я.

«Она не поймёт, в каком плане — обычные!»

— То есть мы не видим.

— А когда надо мной гаснет свет, — уточняет девушка, — тогда даже вы не видите меня?

Я киваю и тянусь за левой ногой. Габриэлла, пошатнувшись, хватается за меня в поисках опоры. Её горячие ладони крепко сжимают мои напряжённые плечи, и их как будто сводит судорогой.

Я не помню, когда последний раз ко мне кто-то прикасался.

Девушка смущённо убирает руки, хватаясь за виртуальное кресло, а я надеваю ей вторую кроссовку и завязываю шнурки, а потом поднимаюсь.

Габриэлла неловко отступает на несколько шагов. Забавно, что я делаю то же самое, а потом наши взгляды встречаются.

— Спасибо, — благодарит она. — И за это, и за… свет.

Я коротко киваю и поднимаю портфель, кладу его на кресло начинаю отыскивать всё необходимое.

— Когда вы говорили, мне показалось, что хорошо чувствуете друг друга, — признаётся Габи, и эти слова заставляют меня замереть и поднять на неё взгляд. — Иногда вы молчали, но складывалось впечатление, будто понимаете друг друга даже без слов.

— Мы давно живём на одной станции и вместе работаем, — отвечаю честно. — Мы бы хотели понимать друг друга не так хорошо, но уже знаем, кому можно доверять, а кому нет.

— И кому же можно? — спрашивает Габи и ждёт ответ, затаив дыхание.

Мы внимательно смотрим друг на друга.

— Ты можешь доверять только мне и Коди, — убеждённо сообщаю я девушке.

Она делает вдох.

— А Алану?

Мои брови приподнимаются.

— Нет, — говорю я спустя несколько секунд. Не желая пугать её раньше времени, я собираю всё необходимое, но так и не достаю из портфеля. — Ты знаешь, зачем я здесь?

— Я понятия не имею, что такое коммуникация, — вдруг признаётся Габриэлла, — но, наверное, вы должны обучить меня, чтобы я перестала казаться невежественной и нелепой, как сейчас.

Значит, она запомнила слова Бронсона. «Ребекка Олфорд, Дэннис Рилс, ваша задача самая ответственная — коммуникация, если, конечно, это слово применимо к дикарке. Вы должны обучить объект так, чтобы он перестал казаться настолько невежественным и нелепым, как сейчас».

Она чертовски права. Именно этого потребовал генерал. Но вслух я почему-то произношу совсем другие слова:

— Тебя сложно назвать невежественной или нелепой.

Мой голос звучит непривычно мягко и сипло, и Габриэлла часто моргает, удивлённо глядя на меня. Приходится прочистить горло, потому что мне самому такая интонация совсем не понравилась.

— Садись, — кивнув на кресло, прошу я девушку привычным тоном. — Мы сделаем тебе на запястье куар-код, договорились? Это рисунок на коже.

— Инсигния? — спрашивает она воодушевлённо. — Но инсигнии создаёт сам человек, — продолжает Габи задумчиво, присаживаясь на край кресла.