— Говори, — сегодня голос маски звучал в голове особенно громко. И голова эта тотчас отозвалась болью. Но Верховный стерпел.

Он заговорил.

Он рассказывал о том, что произошло.

О проклятьях, что змеями проползли в покои императора. И магах, которые прокляты, но меж тем, вне всяких сомнений, полезны.

О «Чистой крови».

О тех, чьи имена теперь хранились в свитках, и Император думал.

Думал и мрачнел.

Не решался.

— Уничтожь, — шевельнулись золотые губы. — Кто посягнул на благословенную кровь, не имеет права жить.

С этим Верховный был согласен.

— Как? — спросил он.

И почувствовал эхо недовольства, смявшее и без того болезненный разум его. Не способный выдержать, Верховный упал на колени.

— Многое, — просипел он, роняя на камни слюну, смешанную с кровью. — Забыто.

Недовольство отступило.

— Я… хотел… спросить, — кровь шла из прокушенной губы, и таяла, коснувшись камня. — Есть ли способ…

Каждое слово приходилось вымучивать.

— Найти её?

Дитя, получившее новое имя, полностью оправилось. Темные язвы закрылись, оставив на коже едва заметные следы. Она и сидела, и вставала, и лишь легкая слабость напоминала о произошедшем.

Император улыбался, глядя на неё, но Верховный видел, что боль в этой улыбке, что тоску во взгляде.

— Император… — Верховный вытер рот рукавом. — И маг полагают, что она жива.

— Жива, — золотая маска смежила веки. — Эта нить крови не оборвалась.

Верховный позволил себе выдохнуть с немалым облегчением.

— Именно поэтому он медлит. Если его дочь у них, у тех, кто затеял это…

— Нет, — маска молчала. — Её нет на землях Цапли.

Сердце ухнуло.

— Я могу указать путь, по которому шла та, что несет искру.

— Спасибо!

Сердце заколотилось с такой силой, что Верховный прижал руку к груди, опасаясь, как бы оно не выскочило или не остановилось от волнения.

Он поспешно сглотнул слюну, ибо не дело это, ронять слюни перед божеством — а ныне он не воспринимал маску иначе.

— Приведи.

— Кого? — робко уточнил Верховный.

— Того, чья кровь есть залог мира. Я буду говорить с ним.

Сердце все-таки замерло. Наверное, слишком старым он был. И слабым. Трусливым, что уж тут. А еще давно уж не годился для той роли, которую ему отвели.

Сердце замерло.

И Верховный понял, что еще немного и умрет. Рука его стиснула черный камень. И подумалось, что это будет донельзя обидно. Что никто не решится заглянуть сюда, а стало быть его просто сочтут пропавшим.

Сбежавшим?

Возможно, причастным к великому преступлению, о котором пока не знают, но это ненадолго.

А девочка? Что будет с ней? Сумеют ли её найти? Собаки не взяли след, как и хваленые големы магов. Ирграм обещал какой-то там обряд, но тянул, медлил, явно не уверенный в успехе. И вот, когда появилась надежда, он, Верховный, подвел.

Всех подвел.

Он почувствовал, что упал, на камни, туда, где еще недавно лежал раб. И удивился тому, что камни еще хранили тепло его тела. Верховный хотел было встать, но жизнь покидала его.

Так стремительно.

Так не вовремя.

И он закрыл глаза, изо всех сил сдавив черный обугленный камень. Пальцы, казалось, смяли его, и камень обратился в жижу, горячую до того, что Верховный ощутил боль. Но та прошла.

А сердце?

Сердце в груди дернулось раз и другой, чтобы вновь забиться, ровно и спокойно. И по телу прокатилась волна тепла, вроде той, которую рождали зелья магов, но во много раз более сильная.

— Живи, — сказала маска. — Ты нужен.

— С… с-сп-сибо, — выдавил Верховный, переворачиваясь на живот. Рука болела. Руки болели. Ноги. Спина. Но он был жив. И неизвестно, сколько жизни ему еще подарили. Верховный лишь надеялся, что этой жизни хватит, чтобы рассказать.

За дверью он все-таки остановился, прислонился спиной к холодному камню. Его сотрясала дрожь, а боль в руке стала просто невыносимой.

Верховный поднял её. И захрипел: ладонь и пальцы покрывала тончайшая пленка золота. Она вгрызалась в кожу. Она сама стала кожей.

Экипаж пробирался по узкой дороге. Его потряхивало, то и дело колеса налетали то на колдобину, то на камень. Экипаж раскачивался, и Винченцо не мог отделаться от мысли, что он вот-вот перевернется.

Миара молчала.

Сосредоточенно так, раздраженно. Пальцы её вцепились в край сиденья, а на лице появилось хорошо знакомое упрямое выражение.

— Назад, — сказала она, когда их тряхнуло так, что у Винченцо зубы клацнули. — Я поеду верхом.

— Не стану возражать, — он приподнял занавеску.