– Для начала… если ты не против, я бы хотела сделать копии этих… документов. Завтра я встречаюсь с юристом. Может быть, он… подскажет мне, что со всем этим делать. 

Свекровь деловито кивнула, потом спросила: 

– Дочка, помочь тебе чем, может? 

Я слабо улыбнулась: 

– Никому ничего пока не говори. А еще… могу я сегодня Вадика у вас с ночевкой оставить? Я не знаю, до скольки могу задержаться на работе.

Екатерина Ивановна тут же согласно закивала головой. Кинув взгляд на часы, я решила, что сама заберу Вадима с тренировки - хотелось быть уверенной, что Лемешева не нанесет визит и ему тоже - и сама же доставлю его к свекрови, а потом заберу. 

Это даст мне хотя бы какое-то подобие спокойствия за сына на то время, что я буду на работе. 

И что-то мне подсказывало - заработанные деньги очень скоро мне пригодятся для отстаивания интересов сына в суде. 

Мы с Альбиной сидели напротив юриста в его квартире, в импровизированном кабинете. Здесь еще виднелись следы былой роскоши - в чуть потертой, но несомненно недешевой мебели, в статусных мелочах, разбросанных по столу, и в самом лице хозяина кабинета. Усталом, чуть осунувшемся, но все еще красивом. 

– Итак… - начал первым Алексей, откидываясь на спинку кресла.
– Что вы хотели бы знать? 

Я внимательно посмотрела на него, а затем просто развела руками: 

– Все. Это, знаете ли, первое такое мероприятие в моей жизни, - хмыкнула невесело. 

– Хорошо… - протянул он в ответ.
– Насколько мне известно, на развод вы уже подали? 

– Да. 

– Что ж, поздравляю, первый шаг к новой жизни сделан, - широко улыбнулся он и я невольно зависла, удивившись тому, как эта улыбка вмиг преобразила его прежде хмурое лицо. Возникло даже желание улыбнуться ему в ответ - просто так, без особой на то причины. 

– Дальше вас ждет раздел имущества и решение о том, с кем останется ребенок, - продолжил, тем временем, Алексей.
– Но это вам наверняка и так известно. Вас беспокоит что-то другое, верно?

Я вновь поразилась - на этот раз его проницательности. А еще - тому, какой у него был острый, очень умный взгляд. Трудно было сейчас поверить, что этот человек страдал от запоев. И оставалось только гадать об их причине. 

Впрочем, меня это не касалось. Мы с ним оба оказались на дне жизни - каждый по своим причинам. И мне было неважно его прошлое, если только он сумеет спасти будущее - прежде всего, моего сына. 

Не колеблясь больше ни секунды, я протянула ему найденные свекровью дарственные. 

– Мой муж… я полагаю, он давал моему свекру деньги, чтобы тот покупал для него машины, а потом дарил их ему. Ведь в этом случае на это имущество никто не может претендовать, верно?

Я невесело усмехнулась. Антон весьма неплохо подготовился, чтобы оставить ни с чем родного сына.

– Все верно, - кивнул Алексей, изучая документы.
– Но возможность оспорить его право владения есть. Если мы докажем, что именно ваш муж давал деньги на эти покупки. И еще… Ваш свекр вдовец?

– Нет, - помотала я головой.

– А свекровь давала свое согласие на дарение этих машин их сыну?

Я невесело хмыкнула. Она не то что на дарение не соглашалась, она вообще ничего не знала об этих махинациях.

– На девяносто девять процентов уверена, что не давала.

Он поднял на меня глаза - прежде бесстрастные, теперь они светились каким-то странным интересом.

– Вы хотите знать что-то еще?
– спросил он.

– Я… Да. Я подозреваю, что, быть может, Антон приобретал таким способом что-то еще. Возможно ли выяснить, чем еще он владеет?

– Если вы подозреваете за мужем владение какой-то конкретной собственностью, то можно обратиться в Росреестр. Если же нет, то это может выяснить суд.

– Ясно, - откликнулась я коротко.

Алексей некоторое время изучал мое отрешенное лицо, потом спросил: 

– Чего вы хотите, Милана?

Я без раздумий выпалила то, что диктовали мне сейчас владевшие мной ненависть и разочарование: 

– Я хочу его уничтожить. 

Адвокат удовлетворенно улыбнулся и протянул мне руку: 

– Тогда предоставьте это мне. 

И я, не задумываясь, пожала его теплую ладонь, ощутив вдруг с этим касанием столь необходимую мне спокойную уверенность. 

С Вадимом мы больше к тому вопросу, который был для нас обоих столь болезненным, не возвращались. Хотя, я и не могла не отметить тот факт, что сын стал особо заботливым по отношению ко мне. Я понимала, что он среди всех - наиболее уязвим. Это не его выбор и не его действия привели к тому, что случилось. Это не ему было за тридцать, чтобы он мог называться достаточно взрослым. Это он обожал отца, и теперь именно ему предстояло принять эту ситуацию. Отрицание, защитная реакция, детская попытка сделать хоть что-то, чтобы все оставалось как прежде - вкупе это играло свою роль. И я осознавала совершенно ясно - если устрою сыну своего рода террор, могу потерять его навсегда.