"Какой-то фокус".

Напрягая зрение, он различил высоко под потолком лампу, заключенную в черный колпак, - ниже, под лампой, висело что-то неопределенное, похожее на птицу с развернутыми крыльями, и это ее тень лежала на воде.

"Не очень остроумно", - подумал Самгин, отдуваясь и закрыв глаза. Сидеть - неудобно, тишина - неприятна, и подумалось, что все эти наивные таинственности, может быть, устроены нарочно, только затем, чтоб поразить его.

Под полом, в том месте, где он сидел, что-то негромко щелкнуло, сумрак пошевелился, посветлел, и, раздвигая его, обнаруживая стены большой продолговатой комнаты, стали входить люди - босые, с зажженными свечами в руках, в белых, длинных до щиколоток рубахах, подпоясанных чем-то неразличимым. Входили они парами, мужчина и женщина, держась за руки, свечи держали только женщины; насчитав одиннадцать пар, Самгин перестал считать. В двух последних парах он узнал краснолицего свирепого дворника Марины и полуумного сторожа Васю, которого он видел в Отрадном. В длинной рубахе Вася казался огромным, и хотя мужчины в большинстве были рослые, - Вася на голову выше всех. Люди становились полукругом перед чаном, затылками к Самгину; но по тому, как торжественно вышагивал Вася, Самгин подумал, что он, вероятно, улыбается своей гордой, глупой улыбкой.

Огни свеч расширили комнату, - она очень велика и, наверное, когда-то служила складом, - окон в ней не было, не было и мебели, только в углу стояла кадка и на краю ее висел ковш. Там, впереди, возвышался небольшой, в квадратную сажень помост, покрытый темным ковром, - ковер был так широк, что концы его, спускаясь на пол, простирались еще на сажень. В средине помоста - задрапированный черным стул или кресло. "Ее трон", - сообразил Самгин, продолжая чувствовать, что его обманывают.

Он сосчитал огни свеч: двадцать семь. Четверо мужчин - лысые, семь человек седых. Кажется, большинство их, так же как и женщин, все люди зрелого возраста. Все - молчали, даже не перешептывались. Он не заметил, откуда появился и встал около помоста Захарий; как все, в рубахе до щиколоток, босой, он один из всех мужчин держал в руке толстую свечу; к другому углу помоста легко подбежала маленькая, - точно подросток, коротковолосая, полуседая женщина, тоже с толстой свечой в руке.

"Сейчас появится она, все эффекты готовы", - решил Самгин.

Марина вышла не очень эффектно: сначала на стене, за стулом, мелькнула ее рука, отбрасывая черный занавес, потом явилась вся фигура, но - боком; прическа ее зацепилась за что-то, и она так резко дернула рукою материю, что сорвала ее, открыв угол двери. Затем, шагнув вперед, она поклонилась, сказав:

– Здравствуйте, сестры и братья по духу! Полсотни людей ответили нестройным гулом, голоса звучали глухо, как в подвале, так же глухо прозвучало и приветствие Марины; в ответном гуле Самгин различил многократно повторенные слова:

– Матушка, родимая, владычица духовная... Каждый из них, поклонясь Марине, кланялся всем братьям и снова - ей. Рубаха на ней, должно быть, шелковая, она - белее, светлей. Как Вася, она тоже показалась Самгину выше ростом. Захарий высоко поднял свечу и, опустив ее, погасил, - то же сделала маленькая женщина и все другие. Не разрывая полукруга, они бросали свечи за спины себе, в угол. Марина громко и сурово сказала:

– Так исчезнет свет ложный! Воспоем славу невидимому творцу всего видимого, великому духу!

В сумраке серый полукруг людей зашевелился, сомкнулся в круг. Запели нестройно, разноголосо и даже мрачно - на церковный мотив:

Пресветлому началу

Всякого рождения,

Единому сущему,

Ему же нет равных

И вовеки не будет.

Поклоняемся духовно!

Ни о чем не молим,

Ничего не просим,

Просим только света духа

Темноте земной души...

Самгин видел фигуру Марины, напряженно пытался рассмотреть ее лицо, но оно было стерто сумраком. "Вероятно, это она сочинила", - подумал он. Круг людей медленно двигался справа налево, двигался всей массой и почти бесшумно, едва слышен был шорох подошв о дерево пола. Когда кончили петь, заговорила Марина:

– Зажигайте огонь духовный!

У чана с водою встал Захарий, протянул над ним руки в широких рукавах и заговорил не своим, обычным, а неестественно высоким, вздрагивающим голосом:

– Сестры и братья, - четвертый раз мы собрались порадеть о духе святе, да снизойдет и воплотится пречистый свет! Во тьме и мерзости живем и жаждем сошествия силы всех сил!

Круг вращался быстрее, ноги шаркали слышней и заглушали голос Захария.

– Отречемся благ земных и очистимся, - кричал он.
– Любовью друг ко другу воспламеним сердца!

Плотное, серое кольцо людей, вращаясь, как бы расталкивало, расширяло сумрак. Самгин яснее видел Марину, - она сидела, сложив руки на груди, высоко подняв голову. Самгину казалось, что он видит ее лицо - строгое, неподвижное.

"Привыкли глаза. Она действительно похожа на статую какого-то идола".

– Испепелится плоть - узы дьявола - и освободит дух наш из плена обольщений его, - выкрикивал Захарий, - его схватили, вовлекли в хоровод, а он все еще кричал, и ему уже вторил тонкий, истерический голос женщины:

– Ой - дух! Ой - свят...

– Рано!
– оглушительно рявкнул густой бас.
– Куда суешься? Пустельга!

На место Захария встал лысый бородатый человек и загудел:

– Тут есть сестры-братья, которые первый раз с нами радеют о духе. И один человек усумнился: правильно ли Христа отрицаемся! Может, с ним и другие есть. Так дозволь, кормщица наша мудрая, я скажу.

Марина не пошевелилась, а круг пошел медленнее, но лысый, взмахнув руками, сказал:

– Ходите, ходите по воле! Голос мой далече слышен! Он густо кашлянул и продолжал еще более сильно: