Было странно слышать, что голос звучит как будто не сердито, а презрительно. В вагоне щелкали язычки замков, кто-то постучал в дверь купе.

– Не открывать!
– строго сказал Крэйтон.

– Напали на поезд!
– прокричал в коридоре истерический голосок. Самгину казалось, что всё еще стреляют. Он не был уверен в этом, но память его непрерывно воспроизводила выстрелы, похожие на щелчки замков.

Время тянулось необычно медленно, хотя движение в вагоне становилось шумнее, быстрее. За окном кто-то пробежал, скрипя щебнем, громко крикнув:

– Живо!

Самгин так крепко сжимал револьвер коленями, что у него заболела рука; он сунул оружие под ляжку себе и плотно прижал его к мякоти дивана.

– Странно, - сказал Крэйтон.
– Они не торопятся, эти ваши бандиты.

Судорожно вздыхал и шипел пар под вагоном, - было несколько особенно длинных секунд, когда Самгин не слышал ни звука, кроме этого шипения, а потом, около вагона, заговорили несколько голосов, и один, особенно громко, сказал:

– Здесь, в этом!

– Не выпускать никого!

Вагон осторожно дернуло, брякнули сцепления, Крэйтон приподнял занавеску окна; деревья за окном шевелились, точно стирая тьму со стекла, мутно проплыло пятно просеки, точно дорога к свету.

– Что же - нас взяли в плен?
– грубо спросил Крэйтон.
– Мы - едем!

Да, поезд шел почти с обычной скоростью, а в коридоре топали шаги многих людей. Самгин поднял занавеску, а Крэйтон, спрятав руку с револьвером за спину, быстро открыл дверь купе, спрашивая:

– Что происходит?

Против двери стоял кондуктор со стеариновой свечою в руке, высокий и толстый человек с белыми усами, два солдата с винтовками и еще несколько человек, невидимых в темноте.

– Почтовый вагон ограбили, - сказал кондуктор, держа свечку на высоте своего лица и улыбаясь.
– Вот отсюда затормозили поезд, вот видите - пломба сорвана с тормоза...

– Сколько ж их было?
– густым басом спросил толстый человек.

– Говорят - четверо.

– Кто говорит?

– Товарищ.

– Какой - товарищ, чей?

– Наш, из бригады.

– Везде - товарищи!

Женский голос напряженно крикнул:

– Сколько же, сколько убитых? Ей сердито ответили:

– Убитых нет!

– Вы скрываете! Они стреляли.

– Солдату из охраны руку прострелили, только и всего, - сказал кондуктор. Он все улыбался, его бритое солдатское лицо как будто таяло на огне свечи.
– Я одного видел, - поезд остановился, я спрыгнул на путь, а он идет, в шляпе. Что такое? А он кричит: "Гаси фонарь, застрелю", и - бац в фонарь! Ну, тут я упал...

– Четверо?
– проворчал Крэйтон над ухом Самгина.
– Храбрые ребята.

А Самгин подумал:

"Какое презрение надобно иметь к людям, чтобы вчетвером нападать на целый поезд".

Он все время вспоминал Инокова, не думая о нем, а просто видя его рядом с Любашей, рядом с собою, в поле, когда развалилась казарма, рядом с Елизаветой Спивак.

"Писал стихи".

Он слышал, что кто-то шепчет:

– Обратите внимание: у господина в очках - револьвер.

Самгин, с невольной быстротой, бросил револьвер на диван, а шопот вызвал громкий ответ:

– Ну, что ж такое? Револьвер и у меня есть, да, наверное, и у многих. А вот что убитых нет, это подозрительно! Это, знаете...

– Да, странно...

– При наличии солдат...

– Солдат - не филин, он тоже ночью спит. А у них - бомба. Руки вверх, и - больше никаких.
– уныло проговорил один из солдат.

– Все-таки надо было стрелять!

– Подняв руки вверх? Бросьте, господин. Мы по начальству отвечать будем, а вы нам - человек неизвестный.

– Он говорит верно, - сказал Крэйтон.

На Самгина эти голоса людей, невидимых во тьме, действовали, как тяжелое сновидение.

"Инокова, конечно, поймают..."

Он был недоволен собою, ему казалось, что он вел себя недостаточно мужественно и что Крэйтон заметил это.

"Иноков не мог бы причинить мне вреда", - упрекнул он себя. Но тут возник вопрос: "А что я мог бы сделать?"

И Самгин вошел в купе, решив не думать на эту тему, прислушиваясь к оживленной беседе в коридоре.

– В десять минут обработали!