Величественно выплыла из комнаты, и на дворе зазвучал ее сочный голос:

– Валентин! Велел бы двор-то подмести, что за безобразие! Муромская жалуется на тебя: глаз не кажешь. Что-о? Скажите, пожалуйста! Нет, уж ты, прошу, без капризов. Да, да!.. Своим умом? Ты? Ох, не шути...

Ушла, сильно хлопнув калиткой.

"Племянника - не любит, - отметил Самгин.
– Впрочем, он племянник ее мужа". И, подумав, Самгин сказал себе:

"А ведь никто, никогда не относился к тебе, друг мой, так заботливо, а?"

И он простил Марине то, что она ему напомнила о прошлом. Заботами ее у него начиналась практика, он уже имел несколько гражданских исков и платную защиту по делу о поджоге. Но через несколько дней прошлое снова и очень бесцеремонно напомнило о себе. Поздно вечером к нему явились люди, которых он встретил весьма любезно, полагая, что это - клиенты: рослая, краснощекая женщина, с темными глазами на грубоватом лице, одетая просто и солидно, а с нею - пожилой лысоватый человек, с остатками черных, жестких кудрей на остром черепе, угрюмый, в дымчатых очках, в измятом и грязном пальто из парусины. Самгин определил:

"Хозяйка и служащий. Вероятно - уголовное дело". Но женщина, присев к столу, вынула из кармана юбки коробку папирос и сказала вполголоса:

– Моя фамилия - Муравьева, иначе - Паша. Татьяна Гогина сообщила мне, что, в случае нужды, я могу обратиться к вам.

Самгин собирался зажечь спичку, но не зажег, а, щелкнув ногтем по коробке, подал коробку женщине, спрашивая:

– Чем могу служить?

Темные глаза женщины смотрели на него в упор, - ее спутник сел на стул у стены, в сумраке, и там невнятно прорычал что-то.

"Кажется, я его когда-то видел", - подумал Самгин.

Не торопясь Муравьева закурила папиросу от своей спички и сказала, что меньшевики, в будущее воскресенье, устраивают в ремесленной управе доклад о текущем моменте.

– У нас некому выступить против них; товарищ, который мог бы сделать это достаточно солидно, - заболел.

Говорила она требовательно, высоким надорванным голосом, прямой взгляд ее был неприятен. Самгин сказал:

– Лицо, названное вами, ничего не сообщало мне о Муравьевой, и вообще я с этим лицом не состою в переписке.

– Странно, - сказала женщина, пожимая плечами. а спутник ее угрюмо буркнул:

– Идем к тому.

– На митингах я никогда не выступал, - добавил Самгин, испытывая удовольствие говорить правду.

– Не надо, идем к тому, - повторил мужчина, вставая. Самгину снова показалось, что он где-то видел его, слышал этот угрюмый, тяжелый голос. Женщина тоже встала и, сунув папиросу в пепельницу, сказала громко:

– Вот и попробовали бы.

Вставая, она задела стол, задребезжал абажур лампы. Самгин придержал его ладонью, а женщина небрежно сказала:

– Извините, - и ушла, не простясь.

"Со спичками у меня вышло невежливо, - думал Самгин.
– Человека этого я встречали.

Вздохнув, он вытряхнул окурок папиросы в корзину для бумаг. Дня через два он вышел "на люди", - сидел в зале клуба, где пела Дуняша, и слушал доклад местного адвоката Декаполитова, председателя "Кружка поощрения кустарных ремесел". На эстраде, заслоняя красный портрет царя Александра Второго, одиноко стоял широкоплечий, но плоский, костистый человек с длинными руками, седовласый, но чернобровый, остриженный ежиком, с толстыми усами под горбатым носом и острой французской бородкой. Он казался загримированным под кого-то, отмеченного историей, а брови нарочно выкрасил черной краской, как бы для того, чтоб люди не думали, будто он дорожит своим сходством с историческим человеком. Разговаривал он приятным, гибким баритоном, бросая в сумрак скупо освещенного зала неторопливые, скучные слова:

– Ситуация данных дней требует, чтоб личность категорически определила: чего она хочет?

– Чтобы Столыпина отправили к чертовой матери, - проворчал соседу толстый человек впереди Самгина, - сосед дремотно ответил:

– Отруба - ловкий ход.

В зале рассеянно сидели на всех рядах стульев человек шестьдесят.

Летний дождь шумно плескал в стекла окон, трещал и бухал гром, сверкали молнии, освещая стеклянную пыль дождя; в пыли подпрыгивала черная крыша с двумя гончарными трубами, - трубы были похожи на воздетые к небу руки без кистей. Неприятно теплая духота наполняла зал, за спиною Самгина у кого-то урчало в животе, сосед с левой руки после каждого удара грома крестился и шептал Самгину, задевая его локтем:

– Пардон...

– Пред нами развернуты программы нескольких политических партий, рассказывал оратор.

Самгин долго искал: на кого оратор похож? И, не найдя никого, подумал, что, если б приехала Дуняша, он встретил бы ее с радостью.

Наискось от него, впереди сидел бывший поверенный Марины и, утешительно улыбаясь, шептал что-то своему соседу - толстому, бородатому, с жирной шеей.

– Существует мнение, что политика и мораль - несовместимы, разговаривал оратор, вынув платок из кармана и взмахнув им, - но это абсолютно неверно, это - мнение фельетонистов, политика строится на нормах права...