Клим Иванович Самгин был убежден, что все, что печатается в этих скучных газетках, он мог бы сказать внушительнее, ярче и острей.

Газеты большевиков раздражали его еще более сильно, раздражали и враждебно тревожили. В этих газетах он чувствовал явное намерение поссорить его с самим собою, (убедить его в) неправильности всех его оценок, всех навыков мысли. Они действовали иронией, насмешкой, возмущали грубостью языка, прямолинейностью мысли. Их материал освещался социальной философией, и это была "система фраз", которую он не в силах был оспорить.

Клим Иванович был мастер мелких мыслей, но все же он умел думать и понимал, что против этой "системы фраз" можно было поставить только одно свое:

"Не хочу!"

Каждый раз, когда он думал о большевиках, - большевизм олицетворялся пред ним в лице коренастого, спокойного Степана Кутузова. За границей существовал основоположник этого учения, но Самгин все еще продолжал называть учение это фантастической системой фраз, а Владимира Ленина мог представить себе только как интеллигента, книжника, озлобленного лишением права жить на родине, и скорее голосом, чем реальным человеком.

"Вероятно, что-то истерическое, вроде Гаршина или Глеба Успенского. Дон-Кихот, конечно".

Кутузов был величиной реальной, давно знакомой. Он где-то близко и действует как организатор. С каждой встречей он вызывает впечатление человека, который становится все более уверенным в своем значении, в своем праве учить, действовать.

Последняя встреча весьма усилила это впечатление.

Дня через два после выступления у Елены она, благосклонно улыбаясь, сказала:

– Вы знаете, Клим Иванович, ваша речь имела большой успех. Я в политике понимаю, наверно, не больше индюшки, о дон-Кихоте-знаю по смешным картинкам в толстой книге, Фауст для меня - глуповатый человек из оперы, но мне тоже понравилось, как вы говорили.

Она усмехнулась, подумала и определила:

– Точно мужичок, поживший в городе, деревенских, как надобно думать. Это вам не обидно?

– Напротив: весьма лестно, - откликнулся Самгин.

– У нас, на даче, был такой мужичок, он смешно говорил: "В городе все играют и каждый человек приспособлен к своей музыке".

Затем она сообщила:

– Вас приглашает Лаптев-Покатилов, - знаете, кто это? Он-дурачок, но очень интересный! Дворянин, домовладелец, богат, кажется, был здесь городским головой. Любит шансонеток, особенно-французских, всех знал: Отеро, Фужер, Иветт Гильбер, - всех знаменитых. У него интересный дом, потолок столовой вроде корыта и расписан узорами, он называет это "стиль бойяр". Целая комната фарфора, есть замечательно милые вещи.

– А зачем я нужен ему?
– спросил Самгин, усмехаясь; женщина ответила:

– Ему нравятся оригинальные люди. Идемте? Я тоже приглашена, по старой памяти,-добавила она, подмигнув.

И вот Клим Иванович Самгин в большой комнате, под потолком в форме удлиненного купола, пестро расписанным старинным русским орнаментом.

В углу комнаты - за столом - сидят двое: известный профессор с фамилией, похожей на греческую, - лекции его Самгин слушал, но трудную фамилию вспомнить не мог; рядом с ним длинный, сухолицый человек с баками, похожий на англичанина, из тех, какими изображают англичан карикатуристы. Держась одной рукой за стол, а другой за пуговицу пиджака, стоит небольшой растрепанный человечек и, покашливая, жидким голосом говорит:

– Итак, мы видим...

Лицо у него серое, измятое, как бы испуганное, и говорит он, точно жалуясь на кого-то.

Самгин знал, что промышленники, особенно москвичи, резко критикуют дворянскую политику Думы, что у Коновалова, у Рябушинских организованы беседы по вопросам экономики и внешней политики, выступали с докладами Петр Струве и какой-то безымянный, но крупный меньшевик. В этой комнате не заметно людей, похожих на купцов, на фабрикантов. Здесь собрались интеллигенты и немало фигур, знакомых лично или по иллюстрациям: профессора, не из крупных, литераторы, пощипывает бородку Леонид Андреев, с его красивым бледным лицом, в тяжелой шапке черных волос, унылый "последний классик народничества", редактор журнала "Современный мир", Ногайцев, Орехова, , Тагильский, Хотяинцев, Алябьев, какие-то шикарно одетые дамы, оригинально причесанные, у одной волосы лежали на ушах и на щеках так, что лицо казалось уродливо узеньким и острым. Все они среднего возраста, за тридцать, а одна старушка в очках, седая, с капризно надутыми губами и с записной книжкой в руке.
– она действует книжкой, как веером, обмахивая темное маленькое личико. Елена исчезла куда-то.

В конце комнаты у стены - тесная группа людей, которые похожи на фабричных рабочих, преобладают солидные, бородатые, один - высокий, широкоплеч, почти юноша, даже усов не заметно на скуластом, подвижном лице, другой - по плечо ему, кудрявый, рыженький.

– В стране быстро развивается промышленность. Крупная буржуазия организует свою прессу: "Слово" - здесь, "Утро России" - в Москве. Москвичи, во главе с министром финансов, требуют изменения торговых договоров с иностранными государствами, прежде всего - с Германией, жаловался испуганный человек и покашливал все сильнее.

Слушали его очень внимательно. Комната, где дышало не менее полусотни человек, наполнялась теплой духотой. Самгин невольно согнулся, наклонил голову, когда в тишине прозвучал знакомый голос Кутузова:

– Прибавьте к этому, что Дума поддерживает мероприятия правительства по увеличению флота и армии.

Затем Кутузов выдвинулся из группы рабочих и сказал:

– Так как почтенный оратор говорит не торопясь, но имеет, видимо, большой запас фактов, а факты эти всем известны, я же располагаю только пятью минутами и должен уйти отсюда, - так я прошу разрешить мне высказаться.