– П-шли прочь, дураки!

Рядом с Климом Ивановичем покачивался на стуле длинный, тощий, гениально растрепанный литератор Орлов, "последний классик народничества", как он сам определил себя в анкете "Биржевых ведомостей". Глуховатым баском, поглаживая ладонью свое колено и дирижируя папиросой, он рассказывал молодой, скромно одетой и некрасивой актрисе на комические роли:

– Дураков выкармливают маком. Деревенской бабе некогда возиться с ребенком, кормить его грудью и вообще. Нажует маку, сделает из него соску, сунет ребенку в рот, он пососет и - заснул. Да. Мак - снотворное, из него делают опий, морфий. Наркотик.

– Все вы знаете, все!
– вздыхая, восхищалась женщина.

– А - как же иначе? Вон они там о марксизме рассуждают, а спросите их, как баба живет? Не знают этого. Книжники. Фарисеи.

Книжники за спиною Самгина искали и находили сходство между "Многообразием религиозного опыта" Джемса и "Философией мистики" Дюпреля. У рояля сердился знаменитый адвокат:

– Позвольте-с! Англичане Шекспира выдумали, а у нас вот Леонид Андреев.

В соседней комнате кто-то очень веселый обещал:

– Подождите! Вздуют итальянцы турок, будут соседями нам в Черном море, откроют Дарданеллы...

– Потом - мы вздуем их...

– А - что вы думаете? Возможно! К Самгину подошла Елена, спросила шепотком и улыбаясь:

– Не скучно?

– Нет.

– Это вы - искренно?

– Вполне.

Погрозив ему пальцем, она взглянула на часы.

– Пора садиться за стол.

Адвокат и стихотворец, ловко взяв ее под руку, внушительно говорил кому-то через плечо свое:

– События конца японской войны и 5-7 годов показали нам, что мы живем на вулкане, да-да, на вулкане-с!

Стол для ужина занимал всю длину столовой, продолжался в гостиной, и, кроме того, у стен стояло еще несколько столиков, каждый накрыт для четверых. Холодный огонь электрических лампочек был предусмотрительно смягчен розетками из бумаги красного и оранжевого цвета, от этого теплее блестело стекло и серебро на столе, а лица людей казались мягче, моложе. Прислуживали два старика лакея во фраках и горбоносая, похожая на цыганку горничная. Елена Прозорова, стоя на стуле, весело командовала:

– Дамы выбирают места и кавалеров.

– Несправедливо! На каждую приходится по два и даже, кажется, с лишком.

– А куда лишек?

– Найдется место.

– Под столом?

– Прислуги мало - призываю к самодеятельности, - кричала Елена, а Самгин соображал:

"Женщины - не уважают ее: певичка, любовница старика. Но она хорошо держится".

Металлический шум ножей и вилок, звон стекла как будто еще более оживил и заострил слова и фразы. Взмахивая рыжей головой, ораторствовал Алябьев:

– Представительное правление несовершенно, допустим. Но пример Германии, рост количества представителей рабочего класса в рейхстаге неопровержимо говорит нам о способности этой системы к развитию.

– Это - вне спора, - крикнул кто-то.

– Германия будет первым социалистическим государством мира.

В стеклах пенснэ Алябьева сверкали рыжие огоньки.

– Представительное правление освобождает молодежь от необходимости заниматься политикой. Политика делает Фаустов дон-Кихотами, а человек по существу своему - Фауст.

– Правильно, - сказал аккомпаниатор, сидевший против Самгина, тщательно намазывая кусок ветчины, - сказал и несколько раз одобрительно, с улыбкой на румяном лице, кивнул гладко причесанной головой.

Соседями аккомпаниатора сидели с левой руки - "последний классик" и комическая актриса, по правую - огромный толстый поэт. Самгин вспомнил, что этот тяжелый парень еще до 905 года одобрил в сонете известный, но никем до него не одобряемый, поступок Иуды из Кариота. Память механически подсказала Иудино дело Азефа и другие акты политического предательства. И так же механически подумалось, что в двадцатом веке Иуда весьма часто является героем поэзии и прозы, - героем, которого объясняют и оправдывают.

"Тор Гедбер, Леонид Андреев, Голованов, какая-то шведка, немец Драйзер", - думал он, потому что слушать споры было скучно, - думал и присматривался к людям.

Рядом с поэтом нервно подергивался, ковыряя вилкой сига и точно собираясь выскочить из-за стола, рыжий Алябьев, толкая солидную даму, туго зашитую в сиреневый шелк. Она уговаривала соседа:

– Не толкайтесь, Митя!

Чмокая губами, сосед Самгина раздумчиво говорил в ухо ему:

– В нашем поколении единомыслия больше было... Теперь люди стали... разнообразнее. Может быть, свободомысленней, а? Выпьемте английской горькой...