– Неправда!

– Толстовщина!

– Демагогия какая-то!

Но голос Тагильского трудно было заглушить, он впивался в шум, как свист.

– Пожалуйста, не беспокойтесь! Я не намерен умалять чьих-либо заслуг, а собственных еще не имею. Я хочу сказать только то, что скажу: в первом поколении интеллигент являет собой нечто весьма неопределенное, текучее, неустойчивое в сравнении с мужиком, рабочим...

– Какое оригинальное открытие!

– Не тратьте иронию зря, у нас ее мало, - продолжал Тагильский, заставляя слушать его.
– Я знаю: у нас - как во Франции - есть достаточное количество потомственных интеллигентов. Их деды - попы, мелкие торговцы, трактирщики, подрядчики, вообще - городское мещанство, но их отцы ходили в народ, судились по делу 193-х, сотнями сидели в тюрьмах, ссылались в Сибирь, их детей мы можем отметить среди эсеров, меньшевиков, но, разумеется, гораздо больше среди интеллигенции служилой, то есть так или иначе укрепляющей структуру государства, все еще самодержавного, которое в будущем году намерено праздновать трехсотлетие своего бытия.

– Короче!
– приказал кто-то, а Тагильский спросил:

– Это приказание относится ко мне или к самодержавию?

Человека три засмеялось.

Кругленький Лаптев-Покатилов, стоя за спиной Елены и покуривая очень душистую папиросу, вынул зубов янтарный мундштук и, наклонясь к плечу женщины, вполголоса сказал:

– Странно будет, если меня завтра не вызовут в жандармское управление.

– А вы не балуйте, папашка, - ответила Елена.
– Я и подумать не могла, что у вас сегодня эдакое. Тагильский, не видимый Самгину, продолжал:

– Бородатый человек, которому здесь не дали говорить, - новый тип русского интеллигента...

– Были, были у нас такие!

– Не встречал. Большевизм имеет свои оригинальные черты.

– Какие? Интересно знать.

– Читайте "Правду", - посоветовал Тагильский. Тут сразу заговорили десятка два людей, Самгин выделил истерическое восклицание Алябьева:

– Совет невежды! В тот век, когда Бергсон начинает новую эру в истории философии...

– Митя сердится, - сказала Елена, усмехаясь, Лаптеву. Он тоже усмехнулся:

– Митя чувствует демос личным своим врагом. Мы, старые дворяне, гораздо более терпимы, чем современная молодежь...

Где-то близко жаловался Ногайцев:

– Что же это? Не хватает своего ума - немецко-еврейским жить решили? Боже мой...

Старушка в очках, грозно потрясая записной книжкой, кричала Тагильскому мужским, басовитым голосом;

– Этот ваш приятель, нарядившийся рабочим, пытается изобразить несуществующее, фантазию авантюристов. Я утверждаю: учение о классах ложь, классов - нет, есть только люди, развращенные материализмом и атеизмом, наукой дьявола, тщеславием, честолюбием.

– Вот! Верно, - выкрикивал Ногайцев.
– Старики Лафарги, дочь Маркса и зять его, кончили самоубийством -вот он, материализм!

Все-таки сквозь шум голосов просверливался, просачивался тонкий голосок Тагильского:

– Мой вопрос - вопрос интеллигентам вчерашнего дня: страна - в опасном положении. Массовое убийство рабочих на Ленских промыслах вновь вызвало волну политических стачек...

– Это - экономические стачки.

– Нет. В экономических участвовало не больше полутораста тысяч, в политических свыше полумиллиона".

Тагильский угрожал войной с Германией, ему возражали: в рейхстаге большинство социалисты, председатель Шейдеман, - они не позволят буржуазии воевать.

– А если начнут французы?

– Вспомните манифестацию рабочих Берлина по поводу Агадира...

– Французы - не начнут!

– Сорок лет готовятся, а - не начнут? Шутите!

– К порядку, господа! Призываю к порядку, - кричал профессор, неслышно стуча карандашом но столу, и вслед за ним кто-то пронзительно, как утопающий, закричал, завыл:

– Никто из присутствующих здесь не произнес священное слово отечество! И это ужасно, господа! Этим забвением отечества мы ставим себя вне его, сами изгоняемся из страны отцов наших.

– Не все отцы возбуждают любовь детей.

– Разве не по стопам отцов мы дошли туда, где находимся?

Но оратор, должно быть, оглушив себя истерическим криком своим, не слышал возражений.

– Господа, - взывал он.
– Воздадим.

Было ясно, что люди уже устали. Они разбились на маленькие группки, говорили вполголоса, за спиною Самгин а кипел горячий шопот:

– Почти сто лет историю Франции делают адвокаты...

– Господа! Воздадим должное партии конституционалистов-демократов, ибо эта партия знает, что такое отечество, чувствует отечество, любит его.

– Милюковцы уже не демократы, - крикнул кто-то, ему тотчас возразили:

– Но еще не буржуа!

– Дойдут!

– Однако это скучно, - сказала Елена, сморщив лицо, Лаптев тотчас поддержал ее:

– И давно уже - скучно!

Было очень душно, а люди все сильнее горячились, хотя их стало заметно меньше. Самгин, не желая встретиться с Тагильским, постепенно продвигался к двери, и, выйдя на улицу, глубоко вздохнул.