– Вот все чай пью, - говорила она, спрятав за самоваром. Пусть кипит вода, а не кровь. Я, знаешь, трусиха, заболев - боюсь, что умру. Какое противное, не русское слово - умру.

– Ты - здоровый человек, - сказал Самгин.

– Нет, - возразила она.
– Я - нездорова, давно. Профессор-гинеколог сказал, что меня привязывает к жизни надорванная нить. Аборт-не проходит бесследно, сказал он.

"Начнется пересмотр прошлого", - неприязненно подумал Самгин и, не спросив разрешения, закурил папиросу, а Варвара, протянув руку, сказала:

– И мне дай.

Закурив, она стала кашлять чаще, но это не мешало ей говорить.

– Такой противный, мягкий, гладкий кот, надменный, бессердечный, отомстила она гинекологу, но, должно быть, находя, что этого еще мало ему, прибавила: - толстовец, моралист, ригорист. Моралью Толстого пользуются какие-то особенные люди... Верующие в злого и холодного бога. И мелкие жулики, вроде Ногайцева. Ты, пожалуйста, не верь Ногайцеву - он бессовестный, жадный и вообще - негодяй.

– Я думаю, что это верно, - согласился Клим; она дважды кивнула головой.

– Верно, верно, я знаю...

Все более неприятно было видеть ее руки, - поблескивая розоватым перламутром острых, заботливо начищенных ногтей, они неустанно и беспокойно хватали чайную ложку, щипцы для сахара, чашку, хрустели оранжевым шелком халата, ненужно оправляя его, щупали мочки красных ушей, растрепанные волосы на голове. И это настолько владело вниманием Самгина, что он не смотрел в лицо женщины.

– Какой ужасный город! В Москве все так просто... И - тепло. Охотный ряд, Художественный театр, Воробьевы горы... На Москву можно посмотреть издали, я не знаю, можно ли видеть Петербург с высоты, позволяет ли он это? Такой плоский, огромный, каменный... Знаешь-Стратонов сказал: "Мы, политики, хотим сделать деревянную Россию каменной".

"Что она - бредит?" - подумал Самгин, оглядываясь, осматривая маленькую неприбранную комнату, обвешанную толстыми драпировками; в ней стоял настолько сильный запах аптеки, что дым табака не заглушал его.

– Нигде, я думаю, человек не чувствует себя так одиноко, как здесь, торопливо говорила женщина.
– Ах, Клим, до чего это мучительное чувство одиночество! Революция страшно обострила и усилила в людях сознание одиночества... И многие от этого стали зверями. Как это-которые грабят на войне?.. После сражений?

– Мародеры, - подсказал Самгин.

– Да, вот такие - мародеры...

– Ты говорила об этом, - напомнил он.

– Это ужасно, Клим...
– свистящим шопотом сказала она.

"Серьезно больна, - с тревогой думал он, следя за судорожными движениями ее рук.
– Точно падает или тонет", - сравнил он, и это сравнение еще более усилило его тревогу. А Варвара говорила все более невнятно:

– Ты, конечно, знаешь - я увлекалась Стратоновым.

– Нет, не знал, - откликнулся Самгин и тотчас сообразил, что не нужно было говорить этого. Но - ведь что-нибудь надо же говорить?

– Это ты - из деликатности, - сказала Варвара, задыхаясь.
– Ах, какое подлое, грубое животное Стратонов... Каменщик. Мерзавец... Для богатых баб... А ты - из гордости. Ты - такой чистый, честный. В тебе есть мужество... не соглашаться с жизнью...

Она вдруг замолчала. Самгин привстал, взглянул на нее и тотчас испуганно выпрямился, - фигура женщины потеряла естественные очертания, расплылась в кресле, голова бессильно опустилась на грудь, был виден полузакрытый глаз, странно потемневшая щека, одна рука лежала на коленях, другая свесилась через ручку кресла.

Первая мысль, подсказанная Самгину испугом: "Надобно уйти", - вторая: "Позвать доктора!"

Он выбежал в коридор, нашел слугу, спросил: нет ли в гостинице доктора? Оказалось - есть: в 32 номере, доктор Макаров, сегодня приехал из-за границы.

– Позовите его.

– Они - вышли.

– Позвоните другому - немедленно}

Благовоспитанный человек с маленькой головой без волос, остановив Самгина, вполголоса предложил вызвать карету "Скорой помощи".

– Согласитесь - неудобно! Может быть, что-нибудь заразное.

– Да, конечно! Да, да, - согласился Самгин и, возвратясь к Варваре, увидал: она сидит на иолу, упираясь в него руками, прислонясь спиною к сиденью кресла и высоко закинув голову.

– Хотела встать и упала, - заговорила она слабеньким голосом, из глаз ее текли слезы, губы дрожали. Самгин поднял ее, уложил на постель, сел рядом и, поглаживая ладонь ее, старался не смотреть в лицо ее, детски трогательное и как будто виноватое.

– Мне плохо, Клим, - тихонько и жалобно говорила она, - мне очень плохо. Задыхаюсь.