– Разрушали каменный дом, неприятного стиля. Могли бы разрушить и соседние дома. А - разреши полиция, так и Зимний дворец растрепали бы. Знакомый помощник частного пристава жаловался мне: "Война только что началась, а уж говорят о воровстве: сейчас задержали человека, который уверял публику, что ломают дом с разрешения начальства за то, что хозяин дома, интендант, сорок тысяч солдатских сапог украл и немцам продал". А когда с крыши посольства сбросили бронзовую группу, старичок какой-то заявил:

"Вот бы и с Аничкова моста медных-то голых парней убрать".

Самгин сухо спросил:

– Вы отрицаете в этом акте наличие народного гнева?

– Не заметил я гнева, - виновато ответил Харламов, уже неприкрыто издеваясь, и добавил: - Просто - забавляются люди с разрешения начальства.

– Это, разумеется, неверно, это - шарж!
– заявил Самгин, а Харламов еще добавил:

– А вот газетчики - гневаются: запретили им публичное выражение ощущений, лишили дара слова, - даже благонамеренную сваху "Речь" - и ту прихлопнули.

Для Самгина было совершенно ясно, что всю страну охватил взрыв патриотических чувств, - в начале войны с японцами ничего подобного он не наблюдал. А вот теперь либеральная буржуазия единодушно приняла лозунг "единение царя с народом". Государственная дума торжественно зачеркнула все свои разногласия с правительством, патриотически манифестируют студенты, из провинций на имя царя летят сотни телеграмм, в них говорится о готовности к битве и уверенности в победе, газетами сообщаются факты "свирепости тевтонов", литераторы в прозе и в стихах угрожают немцам гибелью и всюду хвалебно говорят о героизме донского казака Козьмы Крючкова, который изрубил шашкой и пронзил пикой одиннадцать немецких кавалеристов.

– Десяток наверное прибавили для накаливания штатских людей воинской храбростью, - сказал Харламов.

"Играет роль скептика, потому что хочет подчеркнуть себя", - определил Самгин. Было неприятно, что Елена все более часто говорит о Харламове:

– Интересный. Забавный. Чудак.

– Чудаков у нас слишком много, от них устаешь, - заметил Самгин, а через несколько дней услыхал:

– Талантливый! Вчера читал мне что-то вроде оперетки - очень смешно! Там хор благочестивых банкиров уморительно поет:

О, какая благодать

Кости ближнего глодать!

– В эти дни едва ли уместно балаганить, - сказал Самгин, а она твердо возразила:

– Нет, именно в такие дни нужно жить веселее, чем всегда! Кстати: ты понимаешь что-нибудь в биржевой игре? Я в четверг выиграла восемь тысяч, но предупреждают, что это - опасно и лучше покупать золото, золотые вещи...

– Да, конечно, золото, - равнодушно подтвердил Клим Иванович.

Действия этой женщины не интересовали его, ее похвалы Харламову не возбуждали ревности. Он был озабочен решением вопроса: какие перспективы и пути открывает пред ним война? Она поставила под ружье такое количество людей, что, конечно, продлится недолго,- не хватит средств воевать года. Разумеется, Антанта победит австро-германцев. Россия получит выход в Средиземное море, укрепится на Балканах. Все это - так, а - что выиграет он? Твердо, насколько мог, он решил: поставить себя на видное место. Давно пора.

– Я обязан сделать это из уважения к моему житейскому опыту. Это ценность, которую я не имею права прятать от мира, от людей.

Но эти формулы не удовлетворяли его. Он чувствовал, что не от людей, а от самого себя пытается спрятать нечто, всю жизнь беспокоившее его. Он не считал себя честолюбивым и не чувствовал обязанным служить людям, он не был мизантропом, но видел большинство людей ничтожными, а некоторых чувствовал органически враждебными. Поползли мрачные слухи о разгроме в Восточной Пруссии армии Самсонова, он упрекнул себя в торопливости решения. А через несколько дней Елена, щелкая пальцами, показала ему фотоснимок:

– Посмотри, какой курьез!

Снимок - мутный, не сразу можно было разобрать, что на нем - часть улицы, два каменных домика, рамы окон поломаны, стекла выбиты, с крыльца на каменную площадку высунулись чьи-то ноги, вся улица засорена изломанной мебелью, валяется пианино с оторванной крышкой, поперек улицы - срубленное дерево, клен или каштан, перед деревом - костер, из него торчит крышка пианино, а пред костром, в большом, вольтеровском кресле, поставив ноги на пишущую машинку, а винтовку между ног, сидит и смотрит в огонь русский солдат. На заднем фоне расплывчато изображены еще двое солдат, они впрягают или распрягают бесформенную лошадь.

– Можно подписать: победитель - не правда ли?
– спросила Елена, Самгин сердито сказал:

– Я уверен, что все это... безобразие устроено нарочно, для того чтоб снять. Какие-нибудь прапорщики, корреспонденты, - говорил Самгин. Елена возразила:

– Нет, это снял доктор Малиновский. У него есть другая фамилия Богданов. Он - не практиковал, а, знаешь, такой - ученый. В первый год моей жизни с мужем он читал у нас какие-то лекции. Очень скромный и рассеянный.

Встряхнув плечами и грудью, щелкнув пальцами, она с удовольствием сказала: