Самгин понял, что здесь следует возмутиться, и возмутился:

– Какое идиотство!

А Тагильский, усаживаясь, долбил, как дятел;

– К тому же: не думайте, что департамент полиции способен что-нибудь забыть, нет, это почтенное учреждение обладает свойством вечной памяти.

– Что вы хотите сказать?
– спросил Самгин, поправив очки, хотя они не требовали этого.

– Представьте, что некто, в беседе с приятелем, воздал должное вашему поведению во дни Московского восстания. Укрепляя салфетку на груди, он объяснил:

– Я говорю не о доносе, а о похвале.

"Жулик", - мысленно обругал Самгин гостя, глядя в лицо его, но лицо было настолько заинтересовано ловлей маринованного рыжика в тарелке, что Самгин подумал; "А может быть, просто болтун".
– Вслух он сказал, стараясь придать словам небрежный тон:

– Мое участие в Московском восстании объясняется топографией места - я жил в доме между двумя баррикадами.

И, боясь, что сказал нечто лишнее, он добавил:

– Разумеется, я не оправдываюсь, а объясняю. Но Тагильский, видимо, не нуждался ни в оправданиях, ни в объяснениях, наклонив голову, он тщательно размешивал вилкой уксус и горчицу в тарелке, потом стал вилкой гонять грибы по этой жидкости, потом налил водки, кивнул головой хозяину и, проглотив водку, вкусно крякнув, отправив в рот несколько грибов, посапывая носом, разжевал, проглотил грибы и тогда, наливая но второй, заговорил наконец:

– Я был в Мюнхене, когда началось это... необыкновенное происшествие и газеты закричали о нем как о переводе с французского.

Выпил еще рюмку.

– Не верилось. Москва? Сытая, толстая, самодовлеющая, глубоко провинциальная, партикулярная Москва делает революцию? Фантастика. И однако оказалась самая суровая реальность.

Наливая суп в тарелку, он продолжал оживленнее:

– Я не знаю, какова роль большевиков в этом акте, но должен признать, что они - враги, каких... дай бог всякому! По должности я имел удовольствие - говорю без иронии!
– удовольствие познакомиться с показаниями некоторых, а кое с кем беседовать лично. В частности - с Поярковым, - помните?

– Да.

– Его сослали на пять лет куда-то далеко. Бежал. Большевик, - волевой тип, крайне полезный в стране, где люди быстро устают болтаться между да и нет. Эстеты и любители приличного школьного мышления находят политическое учение Ленина примитивно грубым. Но если читать его внимательно и честно-эх, чорт возьми!
– Тагильский оборвал фразу, потому что опрокинул на стол рюмку, только что наполненную водкой. Самгин положил ложку, снял салфетку с шеи, чувствуя, что у него пропал аппетит и что в нем закипает злоба против этого человека.

"Он ловит меня. Лжет. Издевается. Свинья".

– Вы, Антон Никифорович, удивляете меня,- начал он, а Тагильский, снова наполняя рюмку, шутовато проговорил:

– Не ожидал, что удивлю, и удивлен, что удивил.

Самгин, сдерживая озлобление, готовил убийственный вопрос:

"Как можете вы, представитель закона, говорить спокойно и почти хвалебно о проповеднике учения, которое отрицает основные законы государства?"

А Тагильский съел суп, отрезал кусок сыра и, намазывая хлеб маслом, сообщил:

– Сюда приехал сотрудничек какой-то московской газеты, разнюхивает как, что, кто - кого? Вероятно - сунется к вам. Советую - не принимайте. Это мне сообщил некто Пыльников, Аркашка, человечек всезнающий и болтливый, как бубенчик. Кандидат в "учителя жизни", - есть такой род занятий, не зарегистрированный ремесленной управой. Из новгородских дворян, дядя его где-то около Новгорода унитазы и урильники строит.

"Все это следовало бы сказать смеясь или озлобленно", - отметил Самгин.

– Редкий тип совершенно счастливого человека. Женат на племяннице какого-то архиерея, жену зовут- Агафья, а в словаре Брокгауза сказано: "Агафья - имя святой, действительное существование которой сомнительно".

Артистически насыщаясь, Тагильский болтал все торопливее, и Самгин не находил места, куда ткнуть свой ядовитый вопрос, да и сообщение о сотруднике газеты, понизив его злость, снова обострило тревожный интерес к Тагильскому. Он чувствовал, что человек этот все более сбивает его с толка.

Люди были интересны Самгину настолько, насколько он, присматриваясь к ним, видел себя не похожим на них. Он довольно быстро находил и определял основную систему фраз, в которую тот или другой человек привык укладывать свой опыт. Он видел, что наиболее легко воспринимаются и врастают в память идеи и образы художественной литературы и критические оценки ее идей, образов. На основе этих идей и суждений он устанавливал свое различие от каждого и пытался установить свою независимость от всех. Тагильский был противоречив, неуловим, но иногда и все чаще в его словах звучало что-то знакомое, хотя обидно искаженное. И как будто Тагильский, тоже чувствуя это неуловимое сходство, дразнил им Самгина.

Вот он кончил наслаждаться телятиной, аккуратно, как парижанин, собрал с тарелки остатки соуса куском хлеба, отправил в рот, проглотил, запил вином, благодарно пошлепал ладонями по щекам своим. Все это почти не мешало ему извергать звонкие словечки, и можно было думать, что пища, попадая в его желудок, тотчас же переваривается в слова. Откинув плечи на спинку стула, сунув руки в карманы брюк, он говорил:

– Почему вы живете здесь? Жить нужно в Петербурге, или - в Москве, но это - на худой конец. Переезжайте в Петербург. У меня там есть хороший знакомый, видный адвокат, неославянофил, то есть империалист, патриот, немножко - идиот, в общем - . Он мне кое-чем обязан, и хотя у него, кажется, трое сотрудников, но и вам нашлась бы хорошая работа. Переезжайте.