– В рабочем классе скрыто огромное количество разнообразно талантливых людей, и все они погибают зря, - сухо и холодно говорил Юрин.
– Вот, например...

Вошли две дамы: Орехова и среднего роста брюнетка, очень похожая на галку, - сходство с птицей увеличилось, когда она, мелкими шагами и подпрыгивая, подскочила к Тосе, наклонилась, целуя ее, промычала:

– М-мамочка, красавица моя.

Выпрямилась, точно от удара в грудь, и заговорила бойко, крикливо, с ужасом, явно неестественным и неумело сделанным:

– Юрин? Вы? Здесь? Почему? А - в Крым? Послушайте: это - самоубийство! Тося - как же это?

Тося, бесцеремонно вытирая платком оцелованное лицо, спустила черные ноги на пол и исчезла, сказав: - Знакомьтесь: Самгин - Плотникова, Марфа Николаевна. Пойду оденусь.

Орехова солидно поздоровалась с нею, сочувственно глядя на Самгина, потрясла его руку и стала помогать Юрину подняться из кресла. Он принял ее помощь молча и, высокий, сутулый, пошел к фисгармонии, костюм на нем был из толстого сукна, но и костюм не скрывал остроты его костлявых плеч, локтей, колен. Плотникова поспешно рассказывала Ореховой:

– Вырубова становится все более влиятельной при дворе, царица от нее без ума, и даже говорят, что между ними эдакие отношения...

Она определила отношения шопотом и, с ужасом воскликнув: - Подумайте! И это - царица!
– продолжала: - А в то же время у Вырубовой - любовник, -какой-то простой сибирский мужик, богатырь, гигантского роста, она держит портрет его в евангелии... Нет, вы подумайте: в евангелии портрет любовника! Чорт знает что1

– Все это, друг мой, пустяки, а вот я могу сказать новость...

– Что такое, что?

– Потом скажу, когда придут Дроновы. Юрин начал играть на фисгармонии что-то торжественное и мрачное. Женщины, сидя рядом, замолчали. Орехова слушала, благосклонно покачивая головою, оттопырив губы, поглаживая колено. Плотникова, попудрив нос, с минуту посмотрев круглыми глазами птицы в спину музыканта, сказала тихонько:

– Это ему, наверное, вредно... Это ведь, кажется, церковное, да?

Явилась Тося в голубом сарафане, с толстой косой, перекинутой через плечо на грудь, с бусами на шее, - теперь она была похожа на фигуру с картины Маковского "Боярская свадьба".

– Хорошо играет?
– спросила она Клима, он молча наклонил голову, фисгармония вообще не нравилась ему, а теперь почему-то особенно неприятно было видеть, как этот человек, обреченный близкой смерти, двигая руками и ногами, точно карабкаясь куда-то, извлекает из инструмента густые, угрюмые звуки.

– У него силы нет, - тихо говорила Тося.
– А еще летом он у нас на даче замечательно играл, особенно на рояле.

– Вам очень идет сарафан,-сказал Самгин.

– Да, идет, - подтвердила Тося, кивнув головой, заплетая конец косы ловкими пальцами.
– Я люблю сарафаны, они - удобные.

Она замолчала, и сквозь музыку Самгин услыхал тихий спор двух дам:

– Поверьте мне: Думбадзе был ранен бомбой!

– Нет. Это неверно.

– Да, да! Оторвало козырек фуражки... и...

– Никаких - и!

– Ваше имя - Татьяна?
– спросил Самгин.

– Таисья, - очень тихо ответила женщина, взяв папиросу из его пальцев: - Но, когда меня зовут Тося, я кажусь сама себе моложе. Мне ведь уже двадцать пять.

Закурив, она продолжала так же тихо и глядя в затылок Юрина:

– Грозная какая музыка! Он всегда выбирает такую. Бетховена, Баха. Величественное и грозное. Он - удивительный. И-вот-болен, умирает.

Самгин взглянул в лицо ее, - брови ее сурово нахмурились, она закусила нижнюю губу, можно было подумать, что она сейчас заплачет. Самгин торопливо спросил: давно она знает Юрина?

Скучноватым полушепотом, искусно пуская в воздух кольца дыма, она сказала:

– Восемь лет. Он телеграфистом был, учился на скрипке играть. Хороший такой, ласковый, умный. Потом его арестовали, сидел в тюрьме девять месяцев, выслали в Архангельск. Я даже хотела ехать к нему, но он бежал, вскоре его снова арестовали в Нижнем, освободился уже в пятом году. В конце шестого опять арестовали. Весной освободили по болезни, отец хлопотал, Ваня - тоже. У него был брат слесарь, потом матрос, убит в Свеаборге. А отец был дорожным мастером, потом - подрядчиком по земляным работам, очень богатый, летом этим - умер. Женя даже хоронить его не пошел. Его вызвали сюда по делу о наследстве, но Женя говорит, что нарочно затягивают дело, ждут, чтоб он помер.

"Почему она так торопится рассказать о себе?" - подозрительно думал Самгин.

Слушать этот шопот под угрюмый вой фисгармонии было очень неприятно, Самгин чувствовал в этом соединении что-то близкое мрачному юмору и вздохнул облегченно, когда Юрин, перестав играть, выпрямил согнутую спину и сказал:

– Это - музыка Мейербера к трагедии Эсхила "Эвмениды". На сундуке играть ее - нельзя, да и забыл я что-то. А -чаю дадут?

– Идем, - сказала Тося, вставая.

Грузная, мужеподобная Орехова, в тяжелом шерстяном платье цвета ржавого железа, положив руку на плечо Плотниковой, стучала пальцем по какой-то косточке и говорила возмущенно: