– Извините...

– Лучше помогите-ка мне стол накрыть, ужинать пора. Картежники, вы скоро?

Поставив самовар на столик рядом с буфетом, раскладывая салфетки, она обратилась к Самгину:

– Одни играют в карты, другие словами, а вы - молчите, точно иностранец. А лицо у вас - обыкновенное, и человек вы, должно быть, сухой, горячий, упрямый- да?

– Не знаю. Я еще не познал самого себя, - неожиданно произнес Самгин, и ему показалось, что он сказал правду.

– Точно иностранец, - повторила Тося.
– Бывало, в кондитерской у нас кофе пьют, болтают, смеются, а где-нибудь в уголке сидит англичанин и всех презирает.

– Я далек от этого, - сказал Клим, а она сказала:

– Вот уж не люблю англичан! Такие... индюки!
– И крикнула в гостиную:

– Картежники, вы - скоро?

Картежники явились, разделенные на обрадованных и огорченных. Радость сияла на лице Дронова и в глазах важно надутого лица Ореховой, - рыженькая дама нервно подергивала плечом, Ногайцев, сунув руки в карманы, смотрел в потолок. Ужинали миролюбиво, восхищаясь вкусом сига и огромной индейки, сравнивали гастрономические богатства Милютиных лавок с богатствами Охотного ряда, и все, кроме Ореховой, согласились, что в Москве едят лучше, разнообразней. Краснов, сидя против Ногайцева, начал было говорить о том, что непрерывный рост разума людей расширяет их вкус к земным благам и тем самым увеличивает количество страданий, отнюдь не способствуя углублению смысла бытия.

– Истина буддизма в аксиоме: всякое существование есть страдание, но в страдание оно обращается благодаря желанию. Непрерывный рост страданий благодаря росту желаний и, наконец, смерть - убеждают человека в иллюзорности его стремления достигнуть личного блага.

– Нет, уж о смерти, пожалуйста, не надо, - строго заявила Тося, Дронов поддержал ее:

– Я - тоже против. К чорту!

– Женя правильно сказал: смерть-личное дело каждого.

– Однако, хотя и личное, - начал было Ногайцев, но, когда Тося уставила на него свои темные глаза, он изменил тон и быстро заговорил:

– А, знаете, ходит слух, что у эсеров не все благополучно.

– В головах?
– спросил Юрин.

– В партии, в центре, - объяснил Дронов, видимо не поняв иронии вопроса или не желая понять.
– Слух этот - не молод.

– Будто бы последние аресты-результат провокации...

Краснов сообщил, что в Петербург явился царицынский бунтовщик иеромонах Илиодор, вызванный Распутиным, и что Вырубова представила иеромонаха царице.

– Дела домашние, семейные дела, - сказал Ногайцев, а Дронов - сострил:

– Монах для дамы - вкуснее копченого сига...

– Ох, Ванечка, - вздохнула Тося.

Следя, как питается Краснов, как быстро и уверенно его гибкие руки находят лучшие куски пищи, Самгин подумал:

"Этот всегда будет сыт".

Встряхнув кудрями, звонко заговорила рыженькая дама.

– Ужасно много событий в нашей стране!
– начала она, вздыхая, выкатив синеватые, круглые глаза, и лицо ее от этого сделалось еще более кукольным.
– Всегда так было, и - я не знаю: когда это кончится? Всё события, события, и обо всем интеллигентный человек должен думать. Крестьянские и студенческие бунты, террор, японская война, террор, восстание во флоте, снова террор, 9 Января, революция, Государственная дума, и все-таки террор! В конце концов-страшно выйти на улицу. Я совершенно теряюсь! Чем же это кончится?

Юрин, усмехаясь, прошептал Тосе что-то, она, погрозив ему пальцем, сказала:

– Не нужно! Не шали.

Все молчали. Самгин подумал, что эта женщина говорит иронически, но присмотрелся к ее лицу и увидал, что на глазах ее слезы и губы вздрагивают.

"Напилась", - решил он, а рыженькая продолжала, еще более тревожно и протестующе:

– Во Франции, в Англии интеллигенция может не заниматься политикой, если она не хочет этого, а мы- должны! Каждый из нас обязан думать обо всем, что делается в стране. Почему - обязан?

Она тихонько всхлипнула, Орехова, гладя ее плечо, задушевно, басом посоветовала ей:

– Не волнуйтесь, милая Анна Захаровна, - вам вредно.

– Так хочется порядка, покоя, - нервозно вскричала Анна Захаровна, отирая глаза маленьким платочком.

Самгин посмотрел на нее неприязненно и думая: "Как грубо можно исказить весьма ценную мысль!"

Примирительно заговорил Краснов:

– В нашей воле отойти ото зла и творить благо. Среди хаотических мыслей Льва Толстого есть одна христиански правильная: отрекись от себя и от темных дел мира сего! Возьми в руки плуг и, не озираясь, иди, работай на борозде, отведенной тебе судьбою. Наш хлебопашец, кормилец наш, покорно следует...

Его не слушали. Орехова и рыженькая, встав из-за стола, прощались с Тосей, поднялся и Ногайцев. Дронов сказал Самгину:

– Значит-едем?

Идя домой, по улицам, приятно освещенным луною, вдыхая острый, но освежающий воздух, Самгин внутренне усмехался. Он был доволен. Он вспоминал собрания на кулебяках Анфимьевны у Хрисанфа и все, что наблюдалось им до Московского восстания, - вспоминал и видел, как резко изменились темы споров, интересы, как открыто говорят о том, что раньше замалчивалось.