"Должно быть, он потому так натянуто прямо держится и так туго одет, что весь мягкий, дряблый, как его странные руки".

Черное сукно сюртука и белый, высокий, накрахмаленный воротник очень невыгодно для Краснова подчеркивали серый тон кожи его щек, волосы на щеках лежали гладко, бессильно, концами вниз, так же и на верхней губе, на подбородке они соединялись в небольшой клин, и это придавало лицу странный вид: как будто все оно стекало вниз. Лоб исчерчен продольными морщинами, длинные волосы на голове мягки, лежат плотно и поэтому кажутся густыми, но сквозь их просвечивает кожа. Глаза - невидимы, устало прикрыты верхними веками, нос - какой-то неудачный, слишком и уныло длинен.

"Вероятно, ему уже за сорок", - определил Самгин, слушая, как Краснов перечисляет:

– Пантеист, атеист, рационалист-деист, сознательный лжец, играющий роль русского Ренана или Штрауса, величайший мыслитель нашего времени, жалкий диалектик и так далее и так далее и, наконец, даже проповедник морали эгоизма, в которой есть и эпикурейские и грубо утилитарные мотивы и социалистические и коммунистические тенденции, - на последнем особенно настаивают профессора: Гусев, Козлов, Юрий Николаев, мыслители почтенные.

– И всё - ерунда, - сказал Юрин, бесцеремонно зевнув.
– Ерунда и празднословие, - добавил он, а Тося небрежно спросила оратора:

– Чаю хотите?

Заговорили все сразу, не слушая друг друга, но как бы стремясь ворваться в прорыв скучной речи, дружно желая засыпать ее и память о ней своими словами. Рыженькая заявила:

– Я сомневаюсь, что речь Гермогена записана правильно...

– Верный источник, верный, - кричала Орехова, притопывая ногой.

Плотникова, стоя с чашкой чаю в руке, говорила Краснову:

– Анархист-коммунист-вы забыли напомнить! А это самое лучшее, что сказано о нем.

Ногайцев ласково уговаривал Юрина:

– Не-ет, вы чрезвычайно резко! Ведь надо понять, определить, с нами он или против?

– С кем - с нами?
– спрашивал Юрин. А Дронов, вытаскивая из буфета бутылки и тарелки с закусками, ставил их на стол, гремел посудой.

– Вот так всегда и спорят, - сказала Тося, улыбаясь Самгину.
– Вы - не любите спорить?

– Нет, - сказал он, женщина одобрительно кивнула головой:

– Это - хорошо. А Женя - любит, хотя ему вредно. Облако синеватого дыма колебалось над столом.

– Завтра еду в Москву, - сказал Дронов Самгину.
– Нет ли поручения? Сам едешь? Завтра? Значит, вместе!

– Надо протестовать, - кричала рыжая, а Плотникова предложила:

– Послать речь Гермогена в Европу...

– Дорогой мой, - уговаривал Ногайцев, прижав руку к сердцу.
– Сочиняют много! Философы, литераторы. Гоголь испугался русской тройки, закричал... как это? Куда ты стремишься и прочее. А - никакой тройки и не было в его время. И никто никуда не стремился, кроме петрашевцев, которые хотели повторить декабристов. А что же такое декабристы? Ведь, с вашей точки, они феодалы. Ведь они... комики, между нами говоря.

Юрин вскрикивал хрипло:

– Вы сами - комик...

– Ну, да, - с вашей точки, люди или подлецы или дураки, - благодушным тоном сказал Ногайцев, но желтые глаза его фосфорически вспыхнули и борода на скулах ощетинилась. К нему подкатился Дронов с бутылкой в руке, на горлышке бутылки вверх дном торчал и позванивал стакан.

– Идем, идем, - сказал он, подхватив Ногайцева под руку и увел в гостиную. Там они, рыженькая дама и Орехова, сели играть в карты, а Краснов, тихонько покачивая головою, занавесив глаза ресницами, сказал Тосе:

– Люди, милая Таисья Романовна, делятся на детей века и детей света. Первые поглощены тем, что видимо и якобы существует, вторые же, озаренные светом внутренним, взыскуют града невидимого...

– Вот какая у нас компания, - прервала его Тося, разливая красное вино по стаканам.
– Интересная?

– Да, очень, - любезно ответил Самгин, а Юрин пробормотал [что-то], протягивая руку за стаканом.

– Ну - как? Читаете книжку Дюпреля?
– спросил Краснов. Тося, нахмурясь, ответила:

– Пробую. Очень трудно понимать.

– Это "Философию мистики" - что ли?
– осведомился Юрин и, не ожидая ответа, продолжал:

– Не читай, Тося, ерундовая философия.

– Докажите, - предложил Краснов, но Тося очень строго попросила:

– Нет, пожалуйста, не надо спорить! Вы, Антон Петрович, лучше расскажите про королеву.

Краснов, покорно наклонив голову, потер лоб ладонью, заговорил:

– Шведская королева Ульрика-Элеонора скончалась в загородном своем замке и лежала во гробе. В полдень из Стокгольма приехала подруга ее, графиня Стенбок-Фермор и была начальником стражи проведена ко гробу. Так как она слишком долго не возвращалась оттуда, начальник стражи и офицеры открыли дверь, и-что же представилось глазам их?