Шрифт:
Она вошла и сразу же остановилась, увидев меня. На ее лице появилось выражение досады и недоумения. Она смотрела на меня с таким видом, словно я пришел требовать от нее, чтобы она немедленно вернула меня в XXII век, где меня ждал мой наставник электронный Спиноза и цитологи, чьей обязанностью было немедленно приобщить меня к вечности.
– Это ты?
– спросила она.
– Это я, - ответил я на ее бестактный вопрос.
– Ты еще здесь?
– А где же я еще могу быть? Я попал в этот век с твоей помощью.
– И ты не жалеешь об этом?
Она разговаривала со мной таким тоном, словно мы только что познакомились.
– А ты знаешь, где мы с Колей были?
– Знаю, - сказали.
– Откуда тебе это известно?
– Во-первых, я выписываю журнал "Вокруг света". А во-вторых...
Коля подмигнул мне. Его правый глаз вдруг закрылся и открылся снова, предупреждая меня, что я должен молчать.
И я замолчал. Что мне еще оставалось? Я молча подошел к окну и посмотрел во двор-колодец. На дне двора в эту минуту стояли две старухи и о чем-то судачили.
– Это те самые старухи, - спросил я, - которые побывали вместе с Колей в гоголевском Петербурге?
– Да. Те, - ответила Офелия.
– Те самые.
– И они держат в тайне такое странное событие? Боюсь, как бы не пронюхали репортеры "Вечерней красной газеты". На этот счет они большие мастера. Правда, такого рода репортажи не очень-то ценятся в наш слишком трезвый и рассудительный век. Но не беспокойся. Они придумают для своего материала такой заголовок, что все пройдет под видом научной загадки.
– Может, ты их наведешь на след?
– спросила Офелия.
Она посмотрела в мою сторону. В мою сторону, но не на меня. Только она одна умела так смотреть, она да еще Венера Милосская, для которой весь мир делился на нее самое и на ее созерцателей.
Она посмотрела в мою сторону. И я сразу почувствовал себя созерцателем, стоящим перед великим произведением искусства.
А Коля опять открыл и опять закрыл свой правый глаз. Закрыл и открыл. Открыл и закрыл.
Судя по всему, он был полностью в ее мраморных руках. Подкаблучник! А еще хочет стать великим ученым.
Мимическая сцена продолжалась столько, сколько пауза продолжается на сцене любительского спектакля, когда исполнитель или исполнительница забыли свою роль и ждут суфлерской подсказки.
Но невидимый суфлер молчал.
– Зачем ты пришел?
– спросила Офелия.
– Во-первых, повидать вас, узнать о вашем здоровье. А во-вторых...
– Не люблю эти "во-первых" и "во-вторых". В твоем веке не выражались так.
– В моем веке? А разве он не твой?
– Молчи! Ты не должен касаться этой темы. Подумаешь, Агасфер!
– А чем я хуже Агасфера?
– Агасфер не ходил на жактовские собрания, не стирал грязные носки в тазу, не выписывал журнал "Бегемот" и не писал посредственных картин, подражая постимпрессионистам.
– А откуда ты знаешь, что Агасфер не стирал грязные носки? Ты что, присутствовала при этом?
– А почему бы нет? Я с ним в родстве. Мы оба мифы.
– Мифы!
– сказал я.
– Мифы живут в сознании людей и на страницах книг. А ты? Посмотри на себя. На левой щеке у тебя сажа от керосинки. А твои быйшие мраморные пальцы потрескались от мытья посуды. Ты бывшая богиня. Вот кто ты. Отмененная Венера, Мнемозина в отставке, Эвридика, которую скоро обвинят во вредительстве.
– Замолчи, я прошу тебя! Замолчи!
У нее явно испортился характер в этой коммунальной квартирке. И наступит время, подумал я, когда она забудет, что она книга. И тогда что будет с Колей, со мной, а главное, с ней?
По-видимому, она еще не разучилась читать чужиа мысли, проникая сквозь чужой лоб так же легко, как сквозь чужие стены. И угадав, о чем я тревожусь, поспешила успокоить меня:
– Я вижу, тебе наскучило среди художников и картин. И ты затосковал по будущему, которое когда-то было твоим прошлым и скоро снова станет твоим настоящим.
– Среди картин?
– возразил я.
– Наоборот, я хочу написать твой портрет для своей персональной выставки, которую устраивает Политехнический институт.
Сердитое и недовольное лицо Офелии чуточку подобрело.
– Я разучилась позировать, - кокетливо сказала она.
– Да и не уверена, что тебе это удастся. Ты пишешь в слишком эскизной манере. Ведь эскизная манера, заимствованная у импрессионистов, годится, чтобы схватить явление и сразу упустить его, словно это солнечный луч. Нет, ты не спорь. Пожалуйста, не спорь со мной, мне больше по душе классицизм.