– Так я и напишу тебя в классической манере. Холодно. И чуточку даже академично. Устраивает тебя? Если устраивает, я завтра приду. Назначь удобный для тебя и для Коли час.

– А при чем тут Коля?
– спросила она.

– Я не хочу никому мешать.

Она назначила час. И я ушел. Во дворе я увидел двух старух, похожих друг на друга, как чудо. Двух носатых старух, малограмотных, темных, но знающих, что такое время, лучше Эйнштейна.

– Здравствуйте, - сказал я.
– Я корреспондент вечерней газеты. Если у вас есть время, расскажите, пожалуйста, где вы были?

– На рынке были, - ответили они хором, - на Андреевском рынке.

– Я понимаю. На рынке. Но в какое время?

– Утром.

– Да нет! Я не об этом спрашиваю. Я хочу знать, как вам удалось попасть в тот Петербург...

– В какой Петербург?

– Ну, в тот. Вы сами знаете в какой.
– И я вдруг понизил голос.

Старухи тоже понизили голос:

– На рынке были. Утром. Купили картошки. Капусты купили. Укропу. И три луковицы.

– А когда? Когда?

– Утром. Когда дворник подметал двор.

– Но ведь тогда дворники тсже подметали дворы. И на рынке тоже можно было купить капусту, укроп и три луковицы. Сколько вы заплатили за три луковицы?

– Пятнадцать копеек заплатили.

– Ну! Ну!
– погрозил я пальцем.
– Говорите правду, мне врать нельзя. Я корреспондент. Тогда были другие цены.

И я достал из бокового кармана блокнот, раскрыл его. Увидя раскрытый блокнот и тонко очиненный карандаш, старухи сделали шаг назад. Они сделали еще шаг и два шага, всего несколько зыбких старушечьих шагов, чтобы видеть между собой и мной хоть крошечное расстояние.

Но я не отпускал их, не дал им уйти из двора-колодца, который становился все уже и уже.

– Так вы были там?
– спросил я тихо.

– Где?

– В старом Петербурге? Сто лет тому назад?

– Не были, - ответили старухи хором.

– Говорите правду. За ложь я могу привлечь вас к ответственности.

Старухи начали креститься. Креститься и отступать. Отступать и креститься.

Мне стало жалко их. Я закрыл свой блокнот.

35

Я сказал Офелии:

– Расскажи-ка лучше, как тебе удалось вызволить старух из гоголевского Петербурга.
– Так же, как тебя из двадцать второго века. Тем же испытанным, хорошо проверенным способом.

– Уж не ставишь ли ты знак равенства между мною и двумя сплетницами, старыми спекулянтками?

– Смешно жаловаться на самолет или на автомобиль. Ведь этим транспортом пользуются не только праведники и святые?

– Ты считаешь свой способ тоже транспортным средством?

– А чем прикажешь мне его считать? Чудом?

– Все-таки оно ближе к чуду, чем к науке и технике.

– Ты глубоко заблуждаешься.

– Я буду очень рад, если я заблуждаюсь. Но если оно близко к технике и науке, это твое средство, почему его не запатентовать и не послать в соответствующий наркомат чертеж или схемку?

– В какой наркомат? Зачем? Какую схемку? Никакой чертеж и никакая схемка не сможет...

– Значит, это все-таки чудо, - перебил ее я.

– Нет, не чудо.

– Не думаю, чтобы жене советского аспиранта следовало скрывать это и задерживать научно-технический прогресс. Ведь ты живешь на стипендию, которую выплачивает твоему мужу государство. Не находишь ли ты...

– Не нахожу!
– отрезала она.

Она замолчала.

Я тоже молчал. И продолжал свою работу. Вот уже третий день, как я писал ее портрет.

Пока это был только эскиз, небрежно исполненный набросок. Но как бы этот портрет так и не остался эскизом. Ведь я очень сомневался, что мне удастся проникнуть с помощью красок и кисти в ее суть. Да и что называть ее сутью? Я ее знал больше всех, пожалуй, всетаки больше, чем ее муж, Коля Фаустов. Но знал ли ее Коля? Знал ли ее я? Знала ли она сама себя?

Я утешал себя тем, что на этот вопрос (кто она?) ответит портрет, который я напишу. Я доверился своему подсознанию, мобилизовал все свои чувства, чтобы схватить. .. Что?

Ничто или нечто?

Однажды она сказала мне:

– Я не машина времени.

– А кто же ты?
– спросил я.

– Я - женщина.

– Но не каждая женщина, - сказал я, - может пройти сквозь стену и сквозь время, не повредив ни времени, ни стены?

– Да, не каждая.

И сейчас, вглядываясь в ее лицо и в отражение ее лица на холсте, я вспоминал ее ответ: "Да, не каждая".

Я уцепился мыслью за эту фразу, словно фраза могла мне помочь схватить тайну ее существа.