– Ты меня не поняла, - сказал я.
– Ты думаешь, я тщеславен? Ты думаешь, что мне хочется стать Веласкесом?

– А кем? Кем тебе хочется стать?

– Самим собой. Но не в семнадцатом и не в двадцатом, а в своем собственном веке. Мне хочется вернуться туда, где я родился и жил.

– Ах, вот чего тебе хочется. И ты думаешь, что я брошу все дела, комнату, прописку, Васильевский остров и своего Колю, чтобы исполнить твою прихоть?

– Это не прихоть. Это естественное желание. Каждый человек живет в том времени, куда его принес случай. Я родился в двадцать втором веке. Имею право я мечтать о возвращении в свой дом, в свой век, в свое время?

– Ну, имеешь. А что из этого? Мечтай! Пойди в железнодорожную кассу и купи себе транзитный билет.

– Куда?

– В будущее. В двадцать второй век.

– С твоей стороны бестактно смеяться надо мной. Ведь с твоей помощью я попал сюда. Если бы не ты...

– Если бы не я, тебя расстреляли бы белогвардейцы.

Наш разговор перешел в перебранку. Я упрекал Офелию. Она меня. Но тут послышались Колины шаги.

– Ну и проголодался я, - сказал Коля.

– Просто невозможно, - пожаловалась Офелия на мужа, - его не накормишь. Стипендия не бог весть какая. А замашки как у буржуйского сынка. Иногда я подумываю, не скрыл ли он свое социальное происхождение?

– От кого?
– спросил я.

– От приемной комиссии это бы еще полбеды, от меня скрыл.

– Но ты же вневременное существо, тебя не должен интересовать вопрос - кто были Колины родители?

– Почему? Почему я должна быть плохой гражданкой?

– Но ведь у тебя самой с происхождением не все ясно. Я удивляюсь, что Коля женился на тебе.

– А ты не удивляешься, почему я за него вышла?

Хотя разговор о Коле шел при Коле, Коля, занятый аппетитно пахнувшей бараньей похлебкой, молчал.

Я понял, почему он молчит. Ему было малость стыдновато. Не мог полгода потерпеть без своей Офелии. И поставил меня в такое неловкое положение.

– Ну что там у вас за беда стряслась?
– спросил меня Коля.

– А вам откуда это известно?

– Ехал в трамвае. Рядом два художника возвращались с выставки. Ахали и охали. Один подозревает даже вредительство. "Какие бы ни были краски, - говорил, - за ночь они не могли так испортиться". Но другой, более рассудительный, ему возражал: "Глупо сваливать все на вредительство. Да и к тому же портрет еще не был приобретен закупочной комиссией".

Коля помолчал, обгладывая баранью кость.

– А вы что думаете?
– спросил он меня.

– Я ничего не думаю, - ответил я.

– Ничего, - сказала Офелия, - что-нибудь придумаем.

Я кивнул Коле и пошел. Офелия проводила меня до дверей и, остановив в темной прихожей, сказала:

– А знаешь, Миша, какая в голову пришла мне сейчас мысль?

– Ну, говори поскорей. Мне надо идти.

– Мне надоели две эти старухи. Я хочу от них избавиться.

– А при чем тут я? Мне до твоих старух нет никакого дела.

– Постой! Я верну тебе твое положение.

– Какое положение?

– Ты снова станешь гениальным. Я помогу тебе перенести этих старух на холст.

– Опять на три недели?

– Нет. Уж в этот раз навсегда. Согласен?

– Подумаю, - сказал я и быстро побежал по старенькой щербатой лестнице.

Старухи, видно, почуяли опасность. Увидев меня, бегущего по лестнице, они издали легкий стон. И мне вдруг стало жалко старух и почему-то страшно и стыдно, словно я собирался совершить преступление.

41

На другой день Офелия привела их ко мне.

Грунт на холсте уже просох. И я стал вглядываться в двух старух, прежде чем приступить к работе. Мне захотелось вдруг представить себе этих старух девушками. И сейчас, глядя на эти высохшие морщинистые лица, я мысленно пытался пробиться к их прошлому, давным-давно покинувшему их и оставшемуся только в воспоминаниях тех, кто знал их девичество и юность.

Я долго-долго смотрел на старух, все еще не приступая к работе.

Потом старухи сказали:

– У нас дела есть.

– Какие дела?
– спросил я.

– Нам надо на Андреевский рынок. Картошки купить, морковки. Укропу. Луку.

И я их отпустил.

Мы остались вдвоем с Офелией.

– Тебе ведь не трудно сделать какое-нибудь чудо?
– сказал я.

– Что значит не трудно?
– вдруг обиделась она.
– Трудно. Да еще как! Ты даже не представляешь, сколько это мне стоит нервов, здоровья. Сколько я трачу усилий.

– Но все равно. Я тебя попрошу. Бог с ней, с моей гениальностью. Я как-нибудь проживу и без нее. А ты вот что сделай, я тебя прошу. Верни этим старухам их молодость.