Действительно, не было слышно ни голосов, ни обычного смеха, ни простого звона тарелок, все словно дыхание затаили.

— Наверное, кто-нибудь умер, — предположил я. — Инфаркт.

— Очень смешно.

Рябинина зло зыркнула очами в мою сторону, а Сюткин что-то промычал, увлеченный куском хорошего бифштекса.

— Что? — спросил я его.

Ответить он не успел.

— Вы кто такой? — громовой голос раздался прямо рядом с нашим столом.

Я поднял голову и увидел, разумеется, доблестного начальника охраны и безопасности Леву Яйцина, который стоял с грозным видом, и не спрашивал — вопрошал.

— Кто вы такой?! — повторил он свой вопрос, обращаясь к Сюткину.

— Спокойно, Лева, — стремительно встал я, давая Косте прожевать и благополучно проглотить огромный кусок мяса, которым он чуть от неожиданности не подавился. — Это наш человек. И он вполне на легальном положении. Можешь спросить у Блудова. Вопросы еще есть?

Некоторое время Лева напряженно всматривался в меня, пытаясь понять, не смеюсь ли я над ним. Потом он, видимо, принял решение и кивнул головой:

— Вы что — ничего не знаете? — опросил он.

— Что мы должны знать? — поинтересовался я у него, бросая быстрый взгляд на своих товарищей.

Рябинина побледнела. Костя застыл с открытым ртом, в котором можно было увидеть так и не прожеванный до конца кусок бифштекса. Оба испуганно смотрели на Леву Яйцина.

Он перевел взгляд с меня на моих спутников, потом — снова на меня и, не отвечая на мой вопрос, вдруг, в свою очередь, задал свой:

— А где вы были за завтраком?

— Это важно?

— Важно, — твердо ответил он.

Я пожал плечами.

— У себя в каюте.

— И что вы там делали?

— Спали, — терпеливо отвечал я.

Он смерил нас взглядом.

— Втроем?

Я почувствовал, что он начинает мне смертельно надоедать.

— Слушай, Лева, — тихо проговорил я, — наша сексуальная ориентация — это наше личное дело. Если ты еще раз себе позволишь намеки в подобном духе, тебе не поздоровится. Если ты не знаешь, кто мы такие, спроси у Прищипенко. Он тебе популярно объяснит.

Фамилия депутата произвела на него магическое действие.

Он сразу стал помягче. Ну что ж, Прищипенко, с паршивой овцы хоть шерсти клок.

— Вы что — не слышали радио сегодня утром? — спросил он чуточку помягче.

— А что случилось-то? — стал терять я терпение. — Чечня объявила войну Америке?

— Вы не слышали объявление? — с упорством, достойным лучшего применения, спрашивал Лева.

Я понял, что это все. Я устал.

— Ну, вот что, — сказал я ему. — Я доем, ладно? А вы тут соберитесь с мыслями, и, когда будете готовы, расскажите нам обо всем подробно. Договорились?

И я сел, демонстративно берясь за пищу. Он постоял еще некоторое время, буравя нас своими маленькими глазами, и сказал:

— Как поедите — идите в радиорубку. Я лично промотаю одну ленту, которую вам нужно послушать.

И, повернувшись, вышел.

В общем, обед был испорчен. В полном молчании, ни на кого не глядя, мы доели то, что стояло перед нами на столе и, не дожидаясь десерта, синхронно встали.

Когда мы выходили, все так же на нас смотрели. Как и в самом начале обеда никто из присутствовавших не проронил ни единого слова.

Когда мы нашли радиорубку и вошли в нее, Лева стоял около магнитофона и чуть ли не метал икру.

По всему было видно, что ему не терпелось что-то на нас проверить.

— Ну, — сказал он, чуть не прыгая на одной ножке, — готовы?

Нужно было сбить с него эту спесь.

— Ты сначала сходи пописай, — посоветовал я ему.

— Чего? — растерялся он.

— Что ты подпрыгиваешь, как будто у тебя мочевой пузырь переполнен? — спросил я. — Сходи, не мучайся.

Сюткин прыснул. Даже Рябинина слабо улыбнулась.

Лева ухмыльнулся:

— Посмотрим, кто из нас обоссытся, — сказал он культурным голосом и нажал на воспроизведение.

И началось…

Какой-то бред, который только подтверждал наши подозрения. Что-то мне не нравилось во всем этом тексте, чувствовалась фальшь, что-то меня в этом искаженном голосе сильно напрягало, но что — тогда, в ту минуту, я разобраться не мог. Но что-то было, это точно.

Я посмотрел на Рябинину и Сюткина. Фотограф стоял и кивал, как китайский болванчик. Юлия стояла с застывшим лицом и не шевелилась.