А теперь вернулась. Чтобы просить прощения за то, что простить невозможно.

На пляже мы с батоном пользовались успехом у чаек.

Стоило мне спуститься с деревянных ступеней между дюнами и усесться на песке, как рядом сразу же нарисовалось несколько желтоклювых птичек, нахально посматривающих на меня своими крохотными глазками, усиленно намекая, что весь хлеб в радиусе километра принадлежит им, отдавай. Я и отдала. Огурец тоже предложила, но они почему-то отказались, и мне пришлось протереть его подолом с вышивкой и куснуть самой – трава травой.

Телефон пискнул входящим сообщением: любимый братец великодушно уведомил, что взял погонять мою тачку, и в качестве доказательства прислал богомерзкое селфи в салоне «Мини Купера». Я так и знала, что оставлять машину у родителей было плохой идеей, и Милош не мог упустить шанса меня позлить, даже если для этого ему пришлось запихнуть свои брутальные – нет, конечно – телеса в девчачий автомобиль. Я запальчиво пожелала брату сгореть в аду, открыла соседний чат и медленно, нерешительно напечатала, что вернусь в Москву раньше, чем планировала. А затем посмотрела на море.

Оно было прекрасно. Как, впрочем, и шесть лет назад, когда я приходила на этот же пляж, садилась у самой кромки воды, позволяя волнам лизать пятки, доставала акварель и неспешно, тон за тоном, переносила море на бумагу, окуная кисть в его же солёные воды. А потом кто-то подходил сзади, целовал меня в разогретое солнцем плечо, прижимал спиной к твёрдой груди, указывал куда-нибудь в угол рисунка и спрашивал:

– А этот цвет как называется?

– Вайдовый, – отвечала я и резко вскидывала альбом так, чтобы оставить отпечаток его пальца на влажной поверхности нарисованного моря.

И была самой счастливой Мирой на свете.

Я любила это место. Любила беззаветно, безоглядно и всецело. От неспокойного моря с редкой, похожей на блестящие конфеты галькой в полосе прибоя до зеркально-гладкого залива с косматыми зарослями камышей. От болотистых низин с белой пеной цветущих водорослей до пылающих в рассветном солнце вершин холмов. Я любила громады дюн из летучего песка чистейшей пробы, говорливые леса с паутиной невидимых тропинок, причудливой формы озёра, где вечно кружит в плавном танце пара лебедей.

Я любила это место необъяснимой затапливающей любовью, и оно любило меня в ответ – позволяло увидеть тысячу оттенков синего в холодных северных водах, дурманящими ароматами вело в лесную глушь к самым живописным купам смородиновых кустов, нашёптывало новости из дальних стран устами колосистой песколюбки, что встречала ветер на берегу.

И хотя прошло немало лет, а важнейший элемент счастья, казалось, был утерян безвозвратно, это место – всё, полностью – оставалось моей Аркадией. Тем безмятежным краем с нетронутой природой, где звёзды светят ярче, где дух сбивает от осязаемой гармонии всего и вся, где боги сами подают тростинку, чтоб ты пел. Моя пленительная, неповторимая, неизменно вдохновляющая Аркадия, где мне по-прежнему до одури было хорошо.

Как бы далеко я ни находилась, как бы сильно ни старалась забветь ту девчонку с руками в краске и счастьем в сердце, я знала, где-то там очень глубоко знала, что дорога приведёт меня обратно. Ведь найдя своё место силы, его можно лишиться на время, но нельзя потерять.

И сейчас я не хотела отсюда уезжать.

Поэтому стёрла сообщение, убрала телефон в карман, размотала бинт и зацепилась взглядом за нить, к которой был привязан воздушный змей, трепетавший на фоне перистых облаков.

Я вернулась домой ближе к обеду. Протянула тёте квёлый погрызенный огурец, широко улыбнулась, но в ответ она только покачала головой.

– Мирусь, знаешь, тут полный дом животворящих кошек…

– Нормально всё, – дёрнула я подбородком, выгребая звенящую мелочь из карманов. – Есть для меня какое-нибудь задание? О, давай пол подмету, песка нанесло, жуть!

А через несколько часов на пороге тётиного дома появился Илья.

Я увлечённо копошилась на кухне, расставляя тарелки и чашки в буфете по «правилу трёх»[1], и даже не сразу поняла, как это произошло.

– Я еду в город, купить что-нибудь нужно? – долетел до меня мужской голос, и сначала я подумала, что надо бы нарисовать на зеркале вторую чёрточку, а потом вытянулась, как сурикат: голос-то оказался очень знакомым!

– Да, дорогой, конечно. А на почту заскочишь?

– Угу.

– Вот и чудненько! Сейчас принесу список и деньги. Ты зайди пока.

– Я тут подожду.

Тётя Агата вплыла в кухню, подхватила испещрённый мелким почерком листочек и принялась деловито его изучать, словно проверяя, ничего ли она не забыла, а я вскинула руку в сторону двери, выпучила глаза и прошептала страшным голосом: