Вот только тропы больше не было.

Я коснулась рукой ствола ближайшего дерева и немного постояла, позволяя глазам окончательно привыкнуть к темноте. Всмотрелась в полосы лунного света, выжигающего тайные символы на слоистом песке, прислушалась к шёпоту крон, втянула носом давно забытый запах. И пошла дальше. Потому что когда-то я выучила этот путь так хорошо, что могла бы пройти по нему с закрытыми глазами, на ощупь. Пусть низкая ветка засохла и теперь колючей плетью лежала на земле; пусть в овражек надышало песком, сместило, сровняло; пусть раскидистый куст ежевики разросся вширь, превратившись в непролазные заросли, – со временем померкшие маркеры, они всё же вывели меня к цели.

К старому дому на опушке леса.

Он выглядел уставшим. Тёс, обнимающий кирпичные стены, почернел от влажности, крыльцо покосилось и лишилось нижней ступеньки, одно из окон на мансарде было наглухо заколочено, во дворе бесформенными гроздьями валялись ветки, а рядом с калиткой стоял жёлтый – рапсовый? канареечный? лимонный? – мотоцикл. И на первом этаже горел свет.

Моего роста будет достаточно, чтобы туда заглянуть.

Я подошла к забору, отсчитала шестую и седьмую доски справа – они держались на честном слове, то есть на паре ржавых гвоздей, и если на теле не было особых выпуклостей, то в образовавшуюся щель можно вполне спокойно пролезть. Я сотню раз так делала.

Помедлила немного, сомневаясь, а стоит ли, а стоит ли именнотак, но почему-то мысль уйти, вернуться вдруг показалась невыносимой и куда более дикой, чем заглянуть в окно чужого дома, и я аккуратно раздвинула доски, задержала дыхание и, плавно вдавливая подошвы кроссовок в песок, проскользнула во двор.

Но успела сделать всего несколько шагов, когда услышала, как с другой стороны дома, той, что выходила на залив, кто-то шёл. Или нет, бежал, грубо вбиваясь ступнями в хрусткие ветки. Я замерла и спустя долю секунды увидела, как из-за угла выскочил огромный лохматый пёс, сверкнул глазами, утробно рыкнул и бросился ко мне.

Я метнулась назад, к дыре в заборе, попыталась найти нужные доски, но мгновенно сбилась со счёта, на секунду прилипла лопатками к ограде и тут же рванула к калитке, зацепилась обо что-то ногой, повалилась на землю, но моментально вскочила, заодно прихватив какую-то палку.

А пёс, прорезав длинными жилистыми лапами борозды на песке, остановился напротив, совсем рядом, на расстоянии одного прыжка, и снова рыкнул, когда я попыталась дёрнуться к калитке, вынуждая замереть на месте, загоняя в ловушку. Он опустил голову, вздыбил шерсть на загривке, сложил гармошкой нос, обнажив огромные, мерцающие в лунном свете клыки, и низко, гортанно, протяжно зарычал. Настолько устрашающе, что у меня вмиг разогналось сердце, затряслись колени, и я всем телом прижалась к забору и, не в силах отвести взгляда от прозрачных глаз, крепче стиснула пальцами палку.

Пёс поднял голову и завыл, выпуская из пасти густые клубы пара. Оглушительно громко для почти уснувшего леса, и по позвоночнику прошла крупная дрожь, а кровь, секунду назад жгущая вены, мгновенно застыла. А когда мне показалось, что вот теперь он точно на меня кинется, вопьётся, разорвёт, в доме открылась дверь, выбрасывая во двор ковёр оранжевого света, и боковым зрением я увидела тёмный силуэт.

Он что-то сказал, я не разобрала, но второй твёрдый, грозный, строгий окрик прорвался через шум в ушах:

– Тузик, фу! Место!

И пёс отступил. Выписал тяжёлыми шагами восьмёрку, не спуская с меня глаз, затаился в самой тёмной части двора и замолк, исчез, испарился, и только лунный свет, двумя точками отражавшийся в бездонной черноте, напоминал, что за мной всё ещё следят.

Я выдохнула. Коротко, но шумно, пока не веря, что всё закончилось, продолжая чувствовать, как дрожат руки, как ноют напрягшиеся мышцы, как неровно стучит сердце, как кружится голова. А потом перевела взгляд на человека на крыльце.

Он по-прежнему оставался для меня лишь тёмным силуэтом, свет бил ему в спину, не позволяя рассмотреть лицо, и я отчаянно щурила глаза, пока не поняла, что и сама застряла где-то на границе тьмы и света, белёсым пятном прильнув к забору. С огромным усилием оттолкнувшись локтями – так, будто выпустила из рук спасательный круг, – я буквально заставила себя шевелить ногами, выйти на свет, встать прямо напротив крыльца и поднять глаза.

И сердце вдруг забилось так, словно столкновение со свирепым чудовищем было лишь разминкой, вот он – настоящий страх, вот оно – свинцом налитое бремя, давившее на грудь шесть лет, вот они – тяжёлые ноги, которые вросли в землю и не двигаются, когда так хочется бежать.

Но я подошла. Медленно, осторожно, не отрывая взгляда, не дыша. Остановилась у нижней ступеньки и сказала, прошептала, выхрипнула:

– Ты живой?

– Ты живой? – спросила я у мальчишки с соломенными волосами шесть лет назад.

Он одиноко лежал на песке в той части пляжа, куда обычно купающиеся, загорающие и прочие туристы не добирались, а меня занесли ноги в поисках янтарных зёрнышек и отполированного плавника.

– Можешь потыкать в меня палкой, – ответил мальчишка.