– А ты рисуешь? – спросил он.

Я вопросительно вскинула бровь, и под фривольно ведущей себя на ветру чёлкой это наверняка даже было заметно. Илья указал на мои руки, и я опустила взгляд: они были вымазаны краской, въевшейся в складки кожи на костяшках пальцев, забившейся под валики ногтей, засохшей невесомыми каплями на крошечных волосках, и я уже не видела особого смысла её отмывать.

– Рисую, – призналась я. – Но не учусь нигде, я… художник по воскресеньям. – И, наткнувшись на вопросительный взгляд, добавила: – Так называют самоучек. Знаешь Анри Руссо? Это такой забавный французский дядечка, который в сорок лет решил стать художником, но мог уделять время рисованию только по воскресеньям. Над ним смеялись, а теперь он считается одним из самых известных представителей наивного искусства. Занимательный факт: он утверждал, что рисует джунгли с натуры, хотя никогда в жизни не выезжал за пределы Франции. Посмотри в интернете его картины, они прикольные.

– Я бы хотел твои картины посмотреть, покажешь?

И тут я на секунду представила, как будут выглядеть наши с ним дети.

– Могу показать, – как-то слишком прытко согласилась я. – Но они… не милые натюрморты, короче. И не круглые попки купидонов. Мне нравится разговаривать на языке цвета. Как Ротко, – добавила я с придыханием. – Ты видел работы Ротко?

– Не приходилось. Расскажешь занимательный факт про него?

– Расскажу. – Я пожевала губу, поспешно обдумывая лучшую в жизни сделку. – Но при условии. Ты же умеешь водить?

– Допустим.

– Научишь, а? Тётя Агата уже задолбалась возить меня в магазин за холстами и красками, а так я могла бы ездить сама, когда мне нужно. Я выпрошу у неё «копейку», и каждый раз, когда мне не будет хотеться сдохнуть от страха за рулём, я буду рассказывать тебе по одному занимательному факту из жизни великих художников. Ты ведь согласен?

Илья снова окинул меня внимательным взглядом, и я растянула губы в своей самой обворожительной улыбке. Папа после неё обычно давал мне денег.

– Очень выгодное предложение, я считаю, – кивнул Илья, и в его глазах опять загорелись янтарные огни. – Договорились.

Через два месяца я впервые в жизни встретила лося, ещё через месяц наконец-то полностью оттёрла руки от краски, а спустя шесть лет, стоя на выжженном искусственным оранжевым светом крыльце, Илья сказал:

– Можешь потыкать в меня палкой.

И в его голосе не было ни толики прежнего озорства, лишь пробирающий до костей холод.

Палка. Я только сейчас заметила, что всё ещё сжимала в руке деревяшку, которой намеревалась защищаться от клыкастого пса. Вяло махнула ей в воздухе и аккуратно пристроила в траве рядом с крыльцом, вытерев вспотевшую ладонь о толстовку. И снова взглянула на Илью, пытаясь рассмотреть в его силуэте хоть что-то.

Дальше был «Привет», ты же помнишь?

Теперь ты должен сказать мне «Привет».

Ну же, говори.

– Покажи руку, – вместо этого почему-то потребовал Илья.

Я растерялась, замешкалась, но руку всё-таки протянула. Он обхватил запястье пальцами и развернул ладонь к свету, обнажившему следы крови.

– Ой, – пискнула я.

Понятия не имела, когда и как я поранилась, потому что боли не чувствовала совершенно, а Илья тяжело вздохнул, отпустил мою руку и чуть отошёл в сторону.

– Заходи.

Я торопливо перешагнула через сломанную ступеньку, быстро пересекла крыльцо, вошла в дом и тут же обернулась, впиваясь глазами в Илью, которого наконец-то могла нормально рассмотреть.

Он выглядел таким же уставшим, как и дом. Осунувшимся, измождённым. От некогда соломенных волос, в которых любил вязать узелки ветер, остались лишь короткие светло-русые пряди, карие глаза потускнели и будто растеряли всё своё озорство, а на впалые щёки настойчиво лезла ершистая щетина. Рыбацкий свитер с высоким горлом обтягивал широкие плечи, а дальше висел бесформенным мешком, словно под ним было не крепкое и молодое тело, а совсем другое – то, которое безжалостно переломили в нескольких местах, а потом кое-как собрали. Впрочем, так оно и было. И я это знала. Я это сделала.

Но даже несмотря на то, что от хорошо знакомого, изученного до последней родинки мальчишки практически ничего не осталось, Илья по-прежнему был красивым. Потому что красота для меня никогда не заключалась в правильных пропорциях или симметрии черт, она таилась в эмоциях, в тех чувствах, что обуревали, когда человек был рядом. В том, хотелось ли мне лечь на песок плечом к плечу с незнакомцем и понять, каким воздухом он дышит. В том, как много времени мне потребовалось, чтобы согласиться показать ему самое личное – свои картины. В том, мечтала ли я сейчас прижаться щекой к грубой шерсти свитера, обвить руками шею, запустить пальцы в волосы и сказать…

– Мира, – окликнул Илья по-прежнему сухо и бесцветно, и я поняла, что он уже какое-то время стоял рядом с кухонной раковиной и ждал меня, так и застывшую у двери. Я потянулась снять кроссовки, но он бросил: – Можешь не разуваться.

И я не стала спорить. Подошла к раковине, сунула руку под кран, смыла кровь и обнаружила, что никаких сквозных дыр и рваных ран на моей ладони не было, только небольшая царапина на безымянном пальце. Наверное, задела что-то острое, пока хваталась за забор и первые попавшиеся палки, а кровавые реки потекли на адреналине.