Иванова смотрит на меня прищурившись. В её глазах азарт перемешался с презрением.

– И всего-то?! – усмехается она. – Я-то думала, золотые горы будете обещать.

Я присаживаюсь на свободный стул рядом с её столом. Ирина немного подаётся назад, стремясь увеличить дистанцию между нами. Она точно опасается, что оказавшись в её личном пространстве, я смогу сильнее воздействовать на неё.

– Это не просто обещание, – мягко улыбнувшись, говорю я. – Всё, что предлагаю, я в состоянии вам обеспечить. И взамен я не прошу публичного одобрения. Достаточно будет, если вы перестанете участвовать в полемике и постепенно выйдете из медиапространства. Дело ваше, разумеется, принимать моё предложение или нет. Но в Иркутске и уровень зарплат выше и инфраструктура более развитая. Да и после частного лицея у вашего сына будет куда больше шансов поступить в хороший вуз, нежели после деревенской школы. Подумайте, Ирина Сергеевна.

Я оставляю Ивановой свою визитку и ухожу полностью удовлетворённый собственной работой и её реакцией. Знаю, что она обязательно перезвонит мне. Ведь надеяться ей не на кого, кроме как на себя. И сколь бы её поступок ни был омерзителен в её собственных глазах, она всё равно примет моё предложение ради себя и своего ребёнка.

Переполненный победным чувством я выхожу из поликлиники и сажусь в Ниву. С непривычки цепляю брючиной грязь с порога. Досадно морщусь, ругаюсь на себя. Взгляд невольно упирается в четверых парней в резиновых сапогах и дутых куртках, катящих по дороге заглохший раздолбанный Москвич. Мимо проезжает не менее раздолбанная Лада, из открытых окон который звучит Каспийский груз.

Эйфория от разговора с Ивановой быстро проходит, и я возвращаюсь в суровую реальность. Кажется, будто и правда попал в прошлое. В голове не укладывается, как люди в провинции всё ещё могут так жить и так выглядеть. Они ведь не слепые, и голова вроде соображающая на плечах. Есть интернет, в конце концов. Они же должны знать, что можно, в теории, по-другому жить. Отчего же продолжают хрестоматийно следовать фильмам Балабанова?

Тяжело вздыхаю и вспоминаю слова отца. Он в отрыве друг от друга часто повторяет две фразы: «Для некоторых счастье в неведении» и «Люди часто сознательно выбирают не видеть перспектив, чтобы было чем оправдать свою лень и бездействие». Не знаю, что из этого больше применимо к этим парням, но надеюсь Ринат Муслимов окажется умнее. Тем более, если мои предчувствия меня не подводят, ловить ему тут ничего. Тему стройки он, как мог, выдоил, больше фолловеров со временем она ему всё равно не принесёт. А оставаться здесь по какой-то иной причине, кроме как по работе, глупо и опасно.

Еду назад в гостиницу, размышляя о том, как найти Рината. В отличие от Ивановой он к рабочему месту не привязан и жить вообще может где угодно. Но Сергей Семёнович настаивал на том, что он в Сиркуте. Остаётся надеяться, что для такой уверенности были причины.

Паркуюсь у своего пятизвёздочного. Желудок некстати напоминает о себе. Не удивляюсь, ведь в последний раз я ел часов пять назад. Но от запаха столовки подступает тошнота. Вспоминается начальная школа. Примерно в это время у родителей начались проблемы в отношениях, а я понял, что мои симпатии весьма далеки от общественно одобряемых. Не самые приятные ассоциации. Пересилив себя, я переступаю порог этого храма общепита. Скучающие работники встречают меня недобрыми взглядами.

– Мы закрываемся, молодой человек! – кричит мне одна из женщин до боли похожая на Анжелу.

– Не очень-то и хотелось, – с раздражением бросаю я и выхожу. Знали бы они, кто до них снизошёл, не выпендривались бы так.

Голодный и злой я иду к себе в номер. По пути замечаю открытую дверь в кабинете Анжелы. Оттуда на весь коридор несёт колбасой и дошираком. Желудок предательски начинает урчать. Невольно сворачиваю к ней, самого себя убеждая, что всего лишь собираюсь спросить Анжелу на счёт Муслимова.

В кабинете у Анжелы всё устроено, как у типичного консьержа. Ламповый телик, сканворды, настольная лампа. Рядом с документами электрический чайник с перемотанным изолентой кабелем. И пусть сама Анжела, если верить табличке на двери кабинета, управляющая гостиницей, по первому впечатлению работа её мало чем отличается от работы консьержа. Само место кажется не особо популярным. Постояльцев кроме меня – раз-два и обчёлся. Непонятно, за счёт чего вообще это место выживает. Не сдачей же комнат посуточно – едва ли в этой дыре можно что-то от кого-то скрыть. А если нет анонимности, то теряется весь смысл существования такого рода заведений.

– Ой, Пал Саныч! – восклицает Анжела, заметив меня, и стыдливо прячет свой дошир. – Случилось чего?

– Да нет, – отвечаю, стараясь сохранить как можно более пофигистичный тон. – Так, хотел спросить.

Её выражение лица становится сосредоточенно обеспокоенным. Смотрю и понимаю, что косметики на нём стало ещё больше.

– Конечно-конечно, – суетится она, убирая со стола порезанную на целлофановом пакете колбасу. – Спрашивайте, чем смогу, помогу.

Я сглатываю подступившую слюну, мысленно ругая самого себя. Но взгляд сам собой фокусируется на еде, исчезающей в недрах её рабочего стола.

– Да я, собственно, человека одного ищу, – говорю я, пытаясь сфокусироваться вновь на деле. – Муслимов Ринат. Вы что-нибудь знаете о нём?

– А, журналист, что ли? – раздражённо бросает она. – И на кой он вам сдался?

Вся её масляность и манерность разом спадают, и наружу проступает вся хабалистость. Такая реакция кажется интересной.

– Исключительно по рабочему вопросу, – отвечаю я, слегка улыбнувшись. – А что, он вам чем-то насолил?

Анжела вдруг как-то стыдливо отводит взгляд.