Шрифт:
– Нет... Не видно...
– И мать говорит: "Нет! Это у тебя волосы выгорели". Но заплакала все-таки... Да, так о журналах... Еще были журналы литературные. Там можно было тиснуть стихи и не на политическую тему. А так, ни о чем... Понимаешь?
– Нет, - сказала Настя.
Он засмеялся.
– И я не понимаю. Но, говорят, можно. Ну, о синем небе, о голубых глазах. Ни о чем. Некоторые писали. И кушали. А я голодал. Зверски голодал я, Настя, и рассказать даже трудно, как! Картофельная шелуха была для меня пиром. А помойки... Знаешь, Настя, я теперь уважаю помойки. Чрево Парижа! А со стен мне кричали плакаты: "Молодой человек! Тебя ждет Германия!" А петлюровские клубы распахивали двери: "Молодой человек! Иди веселись, танцуй и забудь, что у тебя душа в крови!" А желудок урчал: "Пиши стихи в журналы, ну хоть ни о чем, и кушай!"
– А душа? - тихо спросила Настя.
– Что душа?
– А душа что говорила тебе?
– О душе потом. Я хочу только сказать, что надо было выбирать. И я выбирал. Я, как вожжи, взял в руки все эти дороги, дорожки, тропинки - стал разбирать. Куда мне коня моего дернуть. И вдруг оказалось, что дорог всего две. Тропинок, тупичков много, а дорог, Настя, только две. И я, - сказал он тихо, - я выбрал.
– Что же ты выбрал, Павлик? - чуть слышно спросила она.
– Я скажу... Но сперва ты вспомни: я был один. И вокруг меня волчья жизнь. И зверски голодал я. И душа и морда в крови. И шаги за спиною. И все, что я считал святым, оплевывалось каждый день. И где-то далеко-далеко Красная Армия, и даже неизвестно, есть ли она еще или нет... И я выбрал, сказал он, не глядя на Настю, тихо и проникновенно: - большевизм, Россию, комсомол.
Настя вдруг радостно и облегченно вздохнула.
– Павлик! - закричала она. - До чего же ты подлый, Павлик! Можно ли так рассказывать? Я бог знает что уж думала о тебе.
– Только я теперь, - торопливо сказал он, - не такой комсомолец, каким раньше был. Я теперь такой комсомолец, который за свои убеждения умереть не побоится. Ты понимаешь, да?
– Да.
– И если бы теперь меня пригласили повесткой в их редакцию, усмехнулся он, - я бы знал, что делать.
Он взял ее руки в свои и заглянул в глаза.
– Вот тебе, Настя, и вся повесть о моих скитаниях. А ты? Теперь ты расскажи. Чем ты мучилась, как ты выбирала, искала?
– А мне и рассказать нечего, - усмехнулась она. - Где мне о таком думать! Это ты у нас в классе был самым умным, еще тебя девочки философом дразнили. А я обыкновенная девушка. Я просто живу как совесть велит.
– Совесть! Хорошее слово, - сказал он, усмехаясь. - Жаль, нам редко говорили его.
– А зачем его говорить? Совесть надо иметь, а говорить о ней не надо...
Он посмотрел на нее нежно, внимательно.
– А ты тоже стала старше, Настя, - сказал он.
– Старая!
– Нет. Но ты все была девочка. А сейчас девочек нет...
– Да, нету...
– Я тебе много нежных слов нес, Настенька! - тихо проговорил он. Сколько есть в языке - столько нес, да еще много сам выдумал.
– Не надо! - испуганно сказала она.
– Я их так бережно нес, чтоб не пролить, не обронить на дороге.
– Не надо! - снова попросила она и закрыла лицо руками.
– Не надо? - грустно усмехнулся он. - Хорошо, я не буду. - И он покорно опустил руки.
– Сейчас о своем счастье не надо думать... - прошептала она. - Стыдно.
– А о любви?
– И о любви... Не надо. Я и так знаю.
– А я?
– И ты знаешь.
– Настя! - рванулся он к ней.
– Не надо! - строго остановила она. - Сейчас не надо. Потом.
– Потом? - горько засмеялся он. - Да будет ли оно для нас, это "потом".
– Будет! Будет, Павлик!
– Хорошо! - сказал он обиженно. - Я не буду. Я ведь только потому и хотел сказать тебе о... любви, что эта встреча у нас: здравствуй и прощай. Ухожу я.
– Уходишь?
– Да. Завтра.
Она ничего не спросила, только сердце вдруг защемило...
– Я к нашим решил пробираться, Настя, - тихо сказал он. - Мне восемнадцать, я уж могу драться.
Сияя гордостью, он посмотрел на нее и спросил:
– Правильно?
– Да-да, - нерешительно ответила она. - Правильно... Так легче.
– Легче? - удивился он. Он не такого ждал ответа.
– Да, легче. Там дерутся в открытую, а если умирают - так среди своих.
Он рассердился:
– А как же иначе? Иначе как?
– Как мы деремся, - коротко ответила Настя.
– Кто - вы?
– Подпольщики, - тихо прошептала она.
Он удивленно посмотрел на нее.
– А подполье есть? Есть? - спросил он шепотом.
– Есть, - пожала она плечами и, посмотрев на него, покачала головой. А ты, Павлик, всю Украину прошел и ни партизан, ни подпольщиков не встретил?
Он опустил голову.
– Я ведь рассказывал тебе, - сказал он, оправдываясь. - Я искал, мучился, выбирал...