39.
– ЧТЕНИЕ.

Комната была в первом этаже и окно ее выходило на небольшой дворик, часть которого была завалена кучей каменного угля. За стеной дымились фабричные трубы и был виден газометр. Ничего не ласкало глаз. Но Асунта не испытала ни разочарования, ни огорчения. Она даже внимания на все это почти не обратила. Устроив в уголку Христину, дав ей игрушку, она разложила вещи и, нетерпеливо, чувствуя душевное напряжение, почти душевную жадность, села на край кровати, вынула из конверта исписанные листки и стала читать:

"Когда автокар остановился уже темнело, но высокие облака на западе еще были чуть розовыми. Небольшая площадь и убегавшие в стороны несколько переулков показались Лариссе мирными, спокойными, ласковыми и, поколебавшись полминуты, она сняла с сетки свой небольшой чемоданчик и вышла.
– "Тут не конечная остановка, мы сейчас тронемся дальше", - сказал шофер, но она не обратила на его слова никакого внимания и ничего не ответила. Автокар ушел. Одна посреди площади Ларисса испытала растерянность, которая ее покинула, как только она увидала вывеску местной гостиницы. Свободная комната нашлась. Ларисса подошла к окну, оглянула совсем стемневшее с северной стороны небо и перебрала в памяти подробности ссоры с матерью.
– "Ну да, ну да, - сказала она себе, - экзамена я не выдержала. Да и не на это она сердилась. Ее раздражило, что я не спала, зубрила, переутомилась и что все это было напрасно". Так думая, она знала, в глубине души, что не только в экзамене и переутомлении дело, а еще в том, что тотчас после неудачи она заболела - ее стали мучить головокружения, потеря сил, тошнота, и доктора, не совсем уверенные в своих диагнозах, предписывали ей лекарства, {122} которых она не хотела принимать, говоря себе, что так или иначе от болезней или выздоравливают, или умирают. И еще была эта скрипка!

Ларисса играла на скрипке и ей даже хотелось одно время попытать счастья в консерватории. От этой мысли она, впрочем, отказалась, но играть продолжала, даже когда готовилась к экзаменам, и во время них, и после них. Про эту игру она себе теперь говорила, что не струны были продолжением ее пальцев, как принято думать, а наоборот, ее пальцы продолжением струн, и что через них в нее что-то проникало... А потом захворала и мать, правда, не слишком серьезно, но все-таки захворала. И когда поправилась, то стала очень нервной, ко всему стала придираться, не переставая делала Лариссе замечания, читала нотации. После одного особо томительного препирательства Ларисса заявила, что ундет к знакомым, в деревню. Мать и противилась, и соглашалась, упреки, ссоры, слезы не прекращались.

И раз вечером, потеряв самообладание, Ларисса собрала вещи и, наскоро распрощавшись, отправилась на вокзал. Ночь она провела в поезде. Утром была пересадка, потом надо было ехать на автокаре, больше трех часов. До знакомых, которым она послала с вокзала депешу, она не добралась, так как сама не зная, почему, вышла из автокара по дороге в деревне. Теперь, одна в комнате, она тщетно старалась найти глубокую причину своего образа действий. И снова ее охватило головокружение, настолько сильное, что пришлось опереться о стенку. А на утро, не то со страхом, не то с удовлетворенностью, она почувствовала себя совсем слабой, больной, неимоверно одинокой. Возвращалась парижская болезнь.

Утром она не встала, не встала и на другой день, и на третий.

И потом никогда раньше завтрака из постели не выходила. По ее просьбе девушка покупала для нее газеты и какие-то провинциальные книги в пестрых обложках. Ларисса читала, дремала, потом опять читала и опять дремала. Хозяйка гостиницы ее спросила, не нужно ли вызвать доктора, но Ларисса отказалась. А девушка думала, что она оттого ослабела, что проводит слишком много времени лежа.

– Вам бы лучше вставать и пораньше, - говорила она, принося кофе, утренний воздух самый полезный. Он придает силы. От него кровь живее бежит по жилам. И посмотрели бы на наш свет.

– На ваш свет?

– Да, на наш свет, когда встает солнце. Он особенный.

– Особенный?

– Да. Это самый красивый свет в свете. Он белый.

– Совсем белый?

– Да. Из-за дымки, которая за ночь скапливается между скалами. Лучи проходят сквозь эту дымку и делаются белыми. Наша деревня этим славится.

– Славится белым светом?

– Да, она славится белым светом.

Но сил, чтобы полюбоваться на заре белым светом, Ларисса в себе не находила и продолжала вставать поздно.

{123} Но как-то раз, проснувшись и увидав, что часы показывают ранний час, что скоро должно взойти солнце, она сказала себе:

– А что если попробовать посмотреть на белый свет?

Не зная, решиться или нет, она присела на край кровати. Ее одинаково манило и желание встать и одеться, и потребность снова завернуться в простыни. Рубашка соскользнула с ее плеча, и увидав себя в зеркало, она испытала стыд, покраснела, опустила глаза, поспешила прикрыться. Потом, вдруг решившись, оделась и вышла. Удивительная легкость охватила все ее тело.

– Я чуть не лечу, - прошептала она, - я не чувствую земли под ногами.

Она прошла по пустынной еще в ранний этот час улице, прислушиваясь к негромким звукам доносившимся из домов и внутренних двориков, где едва начинали готовиться к трудовому дню. У околицы, там, где улица становилась дорогой, ей встретился мальчик, на котором была курточка, короткие штанишки и берет. Он держал на ремешке небольшую белую собачку, с черным пятном вокруг левого глаза, со слегка вьющейся шерсткой, хорошо причесанной и блестящей, с пушистым хвостом.