Шрифт:
Послышались звуки отпираемых задвижек, замка, скрип двери. Отец вышел к бандитам.
Что он наделал!
Мы потихонечку вышли на веранду, где стояли дядя Гриша, мама, Бабаня. Дядя Гриша стоял у двери, приложив к ней ухо. По-прежнему с ружьем.
– Гриша, – сказала мама, но он на нее цыкнул, и она замолчала.
В палисаднике слышались голоса. Незнакомые… Отца…
Чирканье спички о коробок… Опять голос отца…
О чем они говорят так долго?
Шуршанье… Стук калитки в палисаднике… Потом стук в дверь.
Дядя Гриша отскочил назад и по-бойцовски выставил ружье.
– Откройте, – услышали мы голос отца. Мама словно очнулась и быстро отперла дверь.
– Ну, вы молодцы!
Я видел, что лицо отца перекосила нехорошая улыбка.
– Крепко закрылись!
– Да погоди! – перебил дядя Гриша. – Воры где?
– Говорил, что пацаны. Ну, дал закурить, урезонил. Вот они и ушли.
– Как урезонил? Как ушли? – дядя Гриша ничего не понимал. В его огромной голове не укладывалось, что с ворами, оказывается, можно поговорить, найти такие слова, чтобы они ушли.
Однако не только для дяди Гриши – для всех нас поступок отца был удивителен.
Бабаня передала керосиновую лампу маме и своим большим согнутым пальцем, выставленным вперед, крепко стукнула дядю Гришу по лбу:
– Балда! Нет, чтоб помочь, так он и дверь закрыл! Балда!
И еще раз стукнула, и еще.
– Да ты чего, мама, ты чего? – дядя Гриша пятился, отступая от Бабани, защищаясь ружьем, вытаращив глаза и вскрикивая от боли.
Был он так смешон, что мы не выдержали и захохотали.
Берег реки
На берегу реки было два чуда: музыка и кино. Музыка звучала вечерами на спортивных станциях «Динамо», «Локомотив», «Буревестник».
Эти станции представляли собой небольшие деревянные дебаркадеры, над которыми поднимались вышки для прыжков в воду. Деревянные понтоны, пригнанные друг к другу, составляли правильные четырехугольники, примыкавшие к дебаркадерам, – таковы были бассейны.
Мы купались точно в такой же воде, какая была в бассейнах, но там, всего лишь в нескольких метрах от нас, шла совершенно иная жизнь. Особенно примечательной она была вечером, когда на спортивных станциях зажигались огни – зеленые, красные, желтые. Пловцы сидели и стояли у самой вышки. Парни – в белых брюках, теннисках или футболках, в белых ботинках из парусины, начищенных зубным порошком, девушки – в легких цветастых платьях. Они смеялись, переговаривались и слушали музыку.
Да, в музыке-то и было все дело.
Мы садились на песок и тоже слушали – новые песни, старые, которые полюбили, а плохая музыка, как мы считали, здесь не звучала.
Через реки, горы и долины,Сквозь огонь, пургу и черный дым,Мы вели машины, объезжая мины,По путям-дорожкам фронтовым…Мы тихонько подпевали, улыбались, и на душе у нас было очень хорошо.
Потом звучало танго, и пловцы танцевали. Парни держались прямо, делали замысловатые «выходы». А грудной, мягкий и чуть загадочный голос певицы проникал прямо в сердце:
В этот час, волшебный час любви,Первый раз меня любимой назови,Подари ты мне все звезды и луну,Люби меня одну…Да, была пора первых влюбленностей, пора ожидания какой-то новой, необыкновенной жизни. Казалось, еще день, два – и она наступит.
Эти смутные ожидания нового, как я теперь понимаю, заставили брата поскорее покончить со школой. Он пошел учиться в строительный техникум. Отец выбор одобрил: теперь, после войны, строители очень нужны.
Но очень скоро я заметил, что и о техникуме, и об учебе Толя ничего не говорит. Мне было интересно, я задавал вопросы, а он или отшучивался, или занимался своими делами – чаще всего «моторчиком». Это была самодельная радиола, которая довольно неплохо работала. Детали (адаптер, динамик и т. д.) доставались самыми разнообразными путями, иногда фантастическими.
Как и пластинки. Рядом с любимыми песнями, записанными на черных рентгеновских пленках, появились и толстые пластинки Апрелевского завода – арии из опер и оперетт.
В тот год на гастроли в Саратов, почему-то зимой, приехала оперетта из Иванова. Нам очень понравился «Вольный ветер», и мы с ума сходили от куплетов Фомы и Филиппа:
Есть у нас один моряк,Он бывал во всех морях,Где не плавал ни Колумб, ни Беринг…Однажды нашу музыку прервал нежданный визит. Пришла незнакомая худая женщина в очках, в потертом пальтишке:
– Я куратор курса, на котором учится ваш сын Анатолий…
«Куратор» прозвучало как «экзекутор».