Конечно, староста знаком с экономом... К слову сказать, сидеть рядом с обшарпанным Павлом старосте, может быть, и не совсем к лицу, да что будешь делать? Староста стал разгуливать по двору, - может, люди подумают, что он от общества по какому-нибудь делу пришел. Такой мыслью утешал себя Лука Евсеевич. Но возвращавшиеся с поля заработчики распрягали лошадей и, спасибо им, не очень приглядывались к двоим арестантам. Не привыкли они, что ли, мало ли тут людей за день перебывает, подвод, скота? Ежедневно сторожа, полевые, лесные объездчики, приказчики, надсмотрщики, нарядчики пригоняют к эконому нарушителей за порубки и потраву. На то и экономия. И эконом не удивился, даже не обернулся, когда объездчики доложили о двух нарушителях. Кучер снял с него длинную накидку, торжественно именовавшуюся "винцерадой", - запыленный эконом должен привести себя в порядок.

Полевые рабочие разместились вокруг Павла на плугах, закурили. А тот обдумывал, как будет он разговаривать с экономом Чернухой, какую поведет речь... Заработчиков заинтересовал этот оборванный парень, спокойно куривший, кое-кто, может, и знал его или встречал. Они хорошо знали все повадки начальства. У эконома суд быстрый, строгий, хуже попасть в руки старшего приказчика Гаркуна.

Русый парняга Хведь рассказал о таком случае. Под вечер пришла опрятно одетая молодка. "Отпустите корову", - просит. Полевой объездчик пригнал, на панской стерне паслась.

Под воскресенье люди управились рано, сошлись к конторе за деньгами, Играла гармонь, кое-кто успел уже и чарку опрокинуть - долго ли? А корова целый день стоит в чужом хлеву, и молодка просит Гаркуна, чтобы отпустил корову к теленку. Приказчик был весел, - видно, кто-то угостил, - но не захотел так просто отдавать коровы, "Потанцуй, - говорит молодке, - тогда отпущу". Кликнул гармониста, собралась челядь, молодка танцует "подолянку", а слезы текут, корова в хлеве ревет, просится к теленку. "Дядьку, будет уж!
– просит приказчика молодка.
– У меня ноги болят, я же пахала!" - "Еще разок, - говорит приказчик, - тогда отпущу..." Гармонь хрипит, играет, челядь регочет, молодка танцует, а дома малые дети ждут, теленок голодный, бока у него запали... Наконец вышли из конторы пахари, вступились за женщину, упросили приказчика, повели его выпить, а молодка увела корову.

В каждом хозяйстве, знает Павло, есть оголтелые прислужники, которых пан нанимает, кормит, платит им, чтобы они охраняли экономию, устрашали непокорных, потому что у людей лопается терпение - до каких пор им работать на пана, который захватил сельские земли, издевается над людьми?

Заработчики скучились возле Павла. Ни для кого не новость, что проклятьями, гневом на пана уже полна каждая хата, борозда, сердце.

Смелое слово врезалось в головы - отважный парень, с объездчиками дрался.

Уже зажглись огни, когда Мороза позвали к эконому. А Павла с помощью челяди объездчики заперли в каменный погреб. Это удалось им с трудом. Парень отбивался, расшвыривал людей, очень обозлил объездчиков. Заработчики болели сердцем за парня, хоть и отказались помочь объездчикам, но и не вступились. Разве ж осмелятся они пойти против начальства, лишиться работы, накликать беду на свою голову? А скотник, надсмотрщик тока, ключник, нарядчик - те сразу пришли объездчикам на помощь. В них полетел кирпич, да где тут разобрать, кто бросил? Тяжелым засовом закрыли за Павлом двери, ключник повесил большой замок, а ключ отдал объездчикам. Заработчики разошлись с гнетущими мыслями, тяжелым чувством...

А уж чего только наслушался, натерпелся Лука Евсеевич от эконома, трудно пересказать. Низенький, кругленький эконом разлегся в кресле на крыльце, клокотал, словно самовар, распекал, разносил старосту. Лука Евсеевич разводил своими сильными руками, мял шапку, нерешительно оправдывался: он видел след колес перед собой, первый он, что ли, переехал? Затем староста набрался смелости и довольно решительно сказал эконому:

– Ведь вот, Александр Степанович, общество и вспахало, и в жатве отработало аренду, да еще и деньгами уплатило, теперь людям надо снопы возить, потом пахать, сеять, а проехать нельзя? Десять верст крюка из-за узкой полоски? Вы знаете, какие теперь лошади, лучших взяли на японскую войну. Полсела одним конем обходится, когда же люди управятся? Останутся нивы незапаханные, незасеянные...

Староста знал - влетит ему от общества, когда люди узнают, что пан вспахал дорогу, немало придется выслушать неприятных речей, горьких упреков. Обесславят снова на все село старосту, как было уже не раз. Ведь людям что? Откуда бы ни свалилось - отбывки, подати, аренда, отработки, расчистка леса, исправление дороги, - все валят на голову старосты. Как будто он сам выдумывает законы. Люди уже не знают, что им делать, закрутились совсем. И потому староста осмелел в разговоре с экономом страх перед обществом принудит человека ко всему.

Рассердил Мороз эконома непокорным словом. Вместо того чтобы уважать труды экономии, они наделали убытков, затоптали пашню! А там начнут растаскивать скирды, рубить лес, захватывать землю?! Будут посягать на имущество экономии? Их еще не научили уму-разуму? Мало еще в Сибирь, в тюрьмы позагнали, накормили землей? Мало ли сделала людям добра экономия, мало помогала? Где бы скот их ходил, где бы они сеяли? Кабы не Харитоненков лес, они померзли бы зимой. Где каждое лето целым селом зарабатывают? А вместо благодарности наносят вред? Придется поступить по закону, написать земскому, исправнику... Несомненно, больше всего влетит старосте, который, вместо того чтобы смотреть за порядком, сам нарушает законы. Экономии надо пахать, сеять - что же, ждать, пока управятся селяне?