У женщины от стыда затуманились глаза. Не послушалась, пошла в хлев. Свекор угрожающе сказал вслед:

– Ешь борщ с грибами, да держи язык за зубами! Смотри, чтоб я нигде не услышал!..

Припугнул сноху.

...Когда свекровь вернулась с детьми из церкви, Орина не стала даже обедать, собралась проведать мать, понести свое горе в единственный родной уголок.

Старая обида долго давила, дочь не показывалась нигде всю зиму и весну, и Чумаки не заглядывали к Калиткам - с какими глазами? А затем заболела мать, прибежала сестричка. Орина отважилась переступить родной порог, стала заходить к матери, потому что куда же деваться?

Яков приказал жене, чтобы никуда не ходила. И свекор гаркнул, вероятно, боялся, что нажалуется матери. И золовка заметила пренебрежительно:

– Пошла трепать языком на нашу семью!..

Нелюдимая, хмурая невестка не послушалась, внезапно осмелела, напала на домашних со страстными упреками: целый день она без устали работает, нигде не бывает, никуда не ходит, возится со скотиной, а ей запрещают навестить родную мать?..

Не стала больше и спрашиваться - сорвалась и, не дав опомниться людям, пошла, хоть, правда, свекровь успела присмотреть, чтобы невестка ничего не взяла, не захватила какого-нибудь узелка, пошла бы с пустыми руками.

Сестричка выбежала за ворота навстречу Орине - поджидала, что ли? Худая, высокая, она обняла Орину длинными, тонкими ручонками, тихонько сказала, что Павла сильно избили в экономии... Такая догадливая Марийка, всегда все новости о Павле передаст, никто и не спросит, - видно, понимает, что делается на сердце у Орины.

Тает дочь у Калиток, подурнела, завяла, измучена, сгорает на глазах у матери, всегда приходит молчаливая, печальная... Орина расспросила деда Савку о здоровье, каждая мелочь в хозяйстве интересовала ее. Как Галочка, как Зорька? Как управились с жатвой? С огородом? Не может она помочь матери, нелегко вырваться. О себе ничего не рассказывала, и мать не расспрашивала - разве и так не видно, в какой чести она у Калиток?

Как только Орина скрывалась с глаз свекрови, так оживала: играла с сестрой, ходила по двору, по саду, по родной земле, светилась вся, всюду заглядывала - какой порядок в хлеву, любовалась вороным жеребенком, телкой, заглянула в ригу. В этом году Чумаки не могли похвалиться урожаем, разве что Максим заработает в экономии, тогда отдадут подать, перебьются. А у Калиток хлеба хоть засыпься...

Орина сидела за столом, и мать продолжала сокрушаться, глядя на нее. Когда-то была полной, налитой, а теперь натянулись жилы на шее... Дорвалась до сытного, душистого борща, родной еды, ела жадно, проголодалась, что ли? Взяла чашку горячего молока в ладони - задрожала слеза на ресницах, потрескавшимися губами пила молоко от Зорьки.

Не оправдались материнские надежды, несчастна дочь у Калиток, на издевательство, на глумление отдали дочку... И Чумаки с Калитками не очень породнились, заносится сватья - как же, муж выслужил царский кафтан! Не в ладах сваты живут, хозяева у старшины пьют, сидят в гостях, а сватов Калитка никогда не позовет...

Не может смотреть мать на свою дочку: сохнет, желтеет... Больна, недоедает или от тоски? Не жалуется, никого не укоряет, хоть и нелегко у нее на душе. Мать пристала, привязалась с расспросами, да, видно, и дочь уже не в силах молчать, смутилась, разволновалась.

Доверила дочь свое горе матери. Нет житья, нет радости с этим Яковом - словно в пенек душу вложила. "Смолоду - мужа, под старость - деда не будет..." Как Орина к матери собирается, так свекровь ей за пазуху и в карман залезает: "А ну, с чем ты идешь?" - чтобы случаем яблоко или яйцо не взяла. В подоле горшки держит, за столом ложку каши положит - "довольно или еще?". Мука, сало, крупы под замком, только вода не заперта. Пятьдесят колод пчел в поле, а мед едят лишь на спаса. Свой пруд, а юшку без рыбы варят. За коровами смотришь, а стакана молока никогда не видишь. Хлеба, горячей пищи по-человечески, вовремя не съешь. ...Всех обид, издевательств, которые приходится терпеть у Калиток, не пересказать...

Ивану Чумаку нелегко слышать эти жалобы. Он сердито стучит трубкой дочь приходит, чтобы корить отца, что ли? Надо было уважать себя, тогда и тебя люди уважали бы!.. А дочь в ответ - не в силах она жить у Калиток, терпеть муку, надругательства! Она пришла в родной дом за советом, робко высказала мысль о том, чтобы уйти от мужа, а над ней глумятся!.. Разве она не работала бы, не ходила бы в экономию?

Ошеломила домашних неожиданная новость - дочка хочет от Калиток уйти, бросить мужа, навек осрамить Чумаков! У них в роду такого не бывало! Мать Лукия хоть и сокрушалась сердцем, думая о дочке, теперь предостерегала Орину от своеволия. Боже избави, от нее люди отшатнутся! Вразумляла, наставляла:

– Молчи, дитятко мое, побойся бога, не говори никому, покоряйся, слушайся, нам и не пискнуть против старшины!

Неразумные слова Орины рассердили отца. Чтобы дочь не смела думать об этом! Стыда и совести у нее нет! Никогда не было такого. Испортились молодые люди. Бога не боятся, людей не уважают.

– И мысль об этом выкинь из головы!
– наставляет Иван Чумак.
– Уйти от мужа? Да где это видано? Кто тебя научает? Ты уже в нашем хозяйстве чужая - хочешь, чтобы люди нас осмеяли? От двора отрезана - как тебя принять? От такого хозяйства хочешь уйти? Может, когда-нибудь хозяйкой будешь, не век же Калиткам жить, поможешь нам. Хочешь меня поссорить со старшиной? Чтобы я виноват был перед Калиткой? Хочешь на меня беду накликать?.. Живи! Терпи! Разве хоть одна женщина на селе ушла от мужа? Была такая, и ту по этапу вернули! Не знаешь закона? Не знаешь, что муж имеет права на жену? Хочешь, чтобы люди тебя перестали узнавать? Чтобы весь наш род поносили? И так ославила! Разве ты у меня одна? Вон Марийка растет - кто ее возьмет? Уйдешь - никто сестру не захочет взять: эта из такого двора, что не уживаются! Люди смотрят: если первая дочка не засиделась в девках, то пусть их будет семеро - разберут!