– Почему? – поворачиваюсь в его руках и смотрю в глаза. Я должна видеть его лицо.

– Потому что ты меня опять не услышала, Ника.

Он проводит пальцами по камням, словно любуясь ими. Разглядывает, как произведение искусства. А я… теряюсь, не понимая, в чём дело.

– Это бусы моей матери, – произносит он очень тихо и, будто нехотя убирает руки прочь.

– Я не могу принять этот подарок, – качаю головой. – Я понимаю, что он для тебя значит. У меня тоже нет мамы. Ушла слишком рано. Но это чересчур.

Что-то мелькает тёмное на дне его зрачков. Его выдают глаза, если приглядываться, а я смотрю слишком пристально, чтобы это не заметить.

– Почему? – спрашивает он с каменным лицом, а в голосе прорывается хрипотца, словно он сдерживается. Руки его согревают мои плечи. Он не даёт мне отстраниться – держит слишком жёстко.

– Потому что чересчур. Кактусов вполне достаточно, – пытаюсь я улыбнуться.

– Лиля сказала, что тебе понравится. Она уверена: суккуленты способны на чудеса, – пальцы его чуть расслабляются, и я всё же поднимаю руки, чтобы снять бусы.

Он не останавливает меня, не мешает, хоть я долго вожусь с замком, пытаясь зацепить ногтём вредную «собачку». Она наконец-то поддаётся. Бусы соскальзывают тяжёлым ужиком в мою ладонь. Нейман зажимает своей рукой мой кулак.

– Оставь, – тон жёсткий, а в голосе – всё та же хрипота. – Хотя бы на время.

Я сжимаю неровные камешки. Они царапаются в ладонь шероховатостями, дарят какие-то невероятные ощущения – будто искры под кожу залезают.

– Не могу. Это неправильно, – делаю шаг к столу и кладу бусы в ту коробочку, где они и лежали, пока я их не вытянула на свет божий.

– Почему ты такая сложная, Ника? – бьёт колким льдом Нейман между лопаток – так я ощущаю его голос. Он действует на меня не так, как другие люди.

Выпрямляюсь и оборачиваюсь. Снова смотрю ему в лицо.

– Извини, – развожу я руками. – За то, что плохо слышу, туго соображаю, не умею смотреть спокойно на человека со спущенными штанами, который меня целовал и, пусть не по-настоящему, но всё же называл невестой перед своими друзьями. И уж если говорить о сложностях, то кое-кто кладёт меня на лопатки, даже не вкладываясь в удар. Достаточно пальцем ткнуть.

– На лопатки? – у него вздрагивает уголок губ. – Мне нравится ход твоих мыслей.

– Не опошляй! – бью я кулаком по столу и кривлюсь от боли.

– Хорошо, – веером опускаются его ресницы. – Ты замёрзла. Давай просто посидим.

От неожиданности я не знаю, что сказать. Моргаю часто. Вид, наверное, у меня дурацкий. И пока я соображаю, он заключает меня в объятья.

– Холодная, – ведёт носом по моим волосам. – Я согрею тебя.

Не знаю, что со мной творится. Внутри – воронка, сердце частит. Огненный шар катится от горла, перетекает в грудь и оседает внизу живота.

– Так не разговаривают, – слышу я свой слабый голос. – И проблемы так не решаются, Нейман.

– Знаю, – вздыхает он почти по-человечески. – Но мы запутаемся ещё больше, если будем спорить. Поэтому я просто согрею тебя. Помолчим.

Он забирает мои безвольные руки, сжимает пальцы. А затем подносит их к губам. Это не поцелуй. Он… действительно греет. Невыносимо горячий, будто у него температура. И, кажется, я ему слегка завидую.

– Ты запер меня, как в клетке, – продолжаю я выплёскивать собственное бессилие.

– Нет, – ведёт он губами по моей ладони и запястью. – Это была необходимость.

Он молчит, а я жду.

– У меня… неприятности. Но я всё решу, Ника. Нужно немного подождать. А пока мне было бы спокойнее, если бы ты не выходила из дома. Это ненадолго. Ещё два-три дня. Я бы сказал тебе об этом, но ты не хотела разговаривать.

«Это ты не захотел объясняться», – рвётся наружу, но я молчу. Хрупкий мир всё же лучше войны. Я устала. А в его объятиях и правда тепло. Но это не значит, что я сдалась или размякла. Пусть это будет пауза.

– Я пойду, поздно уже, – говорю глухо ему в плечо и не шевелюсь. – Одеяло тоже хорошо согревает.

Слишком хрупко всё между нами. Одно неверное движение – и разобьётся. Это понимаю я. Это понимает он.

Нейман продолжает держать меня в объятиях, но я чувствую: отпускает. Я могу уйти, если захочу. А я… наверное, не хочу, но надо. Иначе он победил, а я проиграла. Трудный шаг, который я должна сделать сама. И я его делаю. Он отступает.

– Завтра я отвезу тебя за город, если захочешь, – говорит он мне в спину.