Этот момент Иван ценил выше всего. Он чувствовал власть над жалким голым существом, он упивался ею, и ему хотелось, чтобы толпа, его окружающая видела и чувствовала эту власть. Для этого он мог приказать повторить всю процедуру наказания заново, но, пожалуй, лишь за тем, чтобы несчастный мальчик, не желая испытывать боль повторно, упал на колени и просил пощады. Тогда Иван мог заставить маленького, раздавленного человечка ползать по чердаку или целовать подошвы ботинок Ивана, а то и всех присутствующих. После чего великодушно прощал.

Зрелище чужой слабости позволяло чувствовать собственную силу, хотя сила эта была ни чем иным, как временным исчезновение страха, боязни оказаться в положении наказуемого приятеля.

Но все это закончилось. Чьи-то родители то ли заметили недостачу в кошельке, то ли следы побоев – неизвестно. Но был учинен допрос и сын выложил все, как на духу, чем значительно облегчил участь своих сверстников. А судьбой Ивана занялась школа и милиция.

Утренний свет, попадающий через окно третьего этажа в однокомнатную квартиру, мешал спать. Иван, не открывая глаз, отвернулся, но уткнулся носом во что-то мягкое и теплое. Это была Лиля, полногрудая девица, с которой он вчера полночи дегустировал шампанское. Сон прошел.

– Слышь, а где я тебя вчера подобрал? – на лбу Ивана появились морщины, он вспоминал.

– Ты был очень наглым, в баре, но щедрым, – промычала в подушку Лиля.

Иван приподнялся, облокотился, подставив кулак под голову.

– Что-то я не понял. Ты лежишь со мной в постели потому, что я наглый, или потому – что щедрый?

– Ложилась с наглецом, а, вставая, буду думать о том, какой он щедрый, – девушка открыла глаза, глупо улыбнулась, и протянула руки, желая обнять Ивана. Тот резко поменял позу, сел и опустил ноги на пол.

– Может, я и обещал с тобой спать, но вряд ли собирался с тобой просыпаться, – пробурчал он в нос, и брезгливо передернул плечами.

– Козел, – гневно бросила Лиля, и понесла свое голое тело в ванную комнату. – Я даже не кончила.

– А я, что, начинал, – не известно у кого спросил Иван. Он бросил беглый взгляд по комнате: деревянная двуспальная кровать, шкаф с треснувшим зеркалом, стул, на стуле джинсы, кажется не его, в углу дюжина пустых пивных бутылок, правее телевизор, стоит прямо на полу, на телевизоре, закрывая экран, брюки, уже его, остальная одежды была в беспорядке разбросана по всей квартире.

В тот самый миг, когда Иван потянулся за початой бутылкой шампанского, стоявшей в изголовье кровати, зазвонил телефон. От неожиданности он вздрогнул, звонок повторился.

– Возьми трубку, – крикнул Иван, обращаясь к своей гостье.

– Сам бери, – голос Лили не отличался доброжелательностью, и был сильно изменен торчащей во рту зубной щеткой.

– Вот сука, – Иван встал, не выпуская бутылку из руки. Зрелище было жалкое. Красотой он не блистал, а обнаженным мог сниматься в фильме ужасов. На болезненно худом теле острыми углами торчали колени и локти, на продавленной всяческими излишествами груди, как памятник дурным привычкам синела татуировка, содержание которой разобрать было не возможно, из-за складок желтой кожи. Сутулый, с пустыми стеклянными глазами он производил впечатления человека, утомленного жизнью, хотя прожил чуть больше четверти века.

– Ало.

– Привет, – голос в трубке принадлежал Дыне.

Они были знакомы с детства, вместе курили на чердаке, учились в одном классе затем в профтехучилище, вместе сидели в тюрьме. Кличку другу дал Иван. Однажды летом тот появился на улице совершенно лысым, родители решили, что так будет легче переносить жару.

– У тебя голова, как дыня, – вместо приветствия выдал Иван. С тех пор это слово стало вторым именем пацана.

Дыня был тенью Ивана. По натуре трусливый, он боялся впасть в немилость. Поэтому никогда не перечил, старался упреждать любые желания вождя, в актах наказания проявлял особую жестокость и рвение. Если стая била стекла в окнах, то камень в его руке должен быть самым большим, вдруг вожак смотрит. Если пустели карманы пьяного, спящего под забором, все должно закончится его пинком в зад несчастного, вдруг вожак смотрит. Если шайка желает распить бутылку вина, и припадает губами к горлышку бутылки, то его глоток должен быть самым большим, вдруг вожак смотрит. Это и привело его за решетку.

Однажды они сидели на берегу реки. Их было шестеро: четверо ребят и две девушки, все они учились в одной группе. Компания Ивана значительно уменьшалась с годами, что объяснялось естественным отбором. В километрах десяти сходил с ума от жары город. В лодке, на половину вытащенной на песок, еще оставалась бутылка водки, но друзья о ней не вспоминали, им было уже хорошо. Иван обнимал за талию Люду, а Дыня целовался с Валей, Сергей и Вова только, что вышли из воды, и заплетающимися языками о чем – то говорили.

Вдруг Дыня завалил Валю на песок, и его рука скользнула под лифчик. Такое развитие событий явно не входило в планы девушки. Она грубо оттолкнула навалившегося юношу.

– Ты что мозги пропил, мы же не одни, – гневно накинулась Валя, поправляя купальник.

Дыня стоял над ней в растерянности. Девушка ему нравилась, и он стыдился своей выходки, но с другой стороны, что скажет Иван, увидев, как его отвергли. Тот не заставил ждать своей реакции:

– Дыня, у тебя, наверное, не стоит, или ты не знаешь куда вставлять, иначе она бы тебя не отталкивала.