Теорию литературы вёл мистер Делир, поэтому наше судьбоносное знакомство с ним отложилось. В этот период все старшекурсники только и делали, что со знанием дела шушукались, какой он заносчивый сноб, бескомпромиссный упырь, и передавали из уст в уста прочие нелестные прозвища, которые впоследствии при первой встрече не оправдались ни на йоту.

Собственно, мистер Делир нисколько не был опечален отменой лекции, да и вообще не придал значения, что именно в тот день должен был знакомиться весь студенческий поток. Возможно, он даже забыл об этом факте, потому что, войдя в лекторий спустя два дня, написал своё имя на меловой доске и сразу перешёл к делу, без лирических отступлений. Впрочем, он всегда их не любил. Позже я стала подозревать, что мистер Делир сам попросил отменить занятие, чтоб не пришлось наблюдать за неловкими ужимками и притиркам заносчивых первокурсников.

Естественно, то, что седьмого сентября поход в музей выпал на его лекцию, не означало, что мистер Делир будет сопровождать туда группу – в качестве попутчика нам досталась миссис Аподем. Она вела историю культуры. Ей было слегка за сорок, а на вид все пятьдесят. Чрезвычайно эмоциональная, с тоненьким пронзительным голоском, она ужасно всех раздражала нескончаемыми высокопарными речами, и с аханьем тряслась над каждым упоминанием Искусства – обязательно с большой буквы – как царь Кощей над златом. Что удивительно, недавно миссис Аподем вышла замуж, и это, по словам старшекурсников сделало её ещё более невыносимой из-за возросшего чувства собственной важности.

Она умудрилась выбесить абсолютно всех, пока мы ехали в пригородном поезде, и, если бы не плеер Марго с двумя парами наушников, я бы, пожалуй, сошла с ума. Добравшись до музея, мы почему-то оказались в хвосте группы: то ли я копошилась в рюкзаке, сама не помню, в поисках чего, то ли Марго заболталась по телефону. Словом, когда опомнились, остальные уже скрылись внутри здания. Торопливо поднявшись по длинной каскадной лестнице, я ради забавы обогнала Марго и даже чуть подразнила её, а потом с силой дёрнула на себя ручку огромной массивной двери.

В точности как вываливается наружу забытая куча одежды, наспех засунутая в шкаф, из дверного проёма с растерянным и удивлённым возгласом «Х-х-хэть!?» вдруг выпал маленький круглый дядечка. Он с сомнением покачался в воздухе, пытаясь схватиться за некую невидимую материю между моим локтем и ручкой двери, но так и не решился это сделать, поэтому просто попрыгал вперёд в надежде найти точку опоры когда-нибудь в другой жизни.

Будто новорождённый оленёнок на трясущихся ножках, но изображая уверенность ледокола, дядечка торопливо и сбивчиво зацокал каблуками мимо гостеприимной Марго. Надо было видеть нервную улыбочку, с которой Марго смотрела на разворачивающуюся эквилибристику, пока мужичок ошалело добирался до ближайшей колонны, а добравшись-таки, любовно обхватил её руками.

Наспех отвернувшись от него, мы с Марго согнулись от смеха пополам. К несчастью, никто не понимал, почему мы ржём как полоумные, и не мог разделить этот воскрешающий гомерический хохот. От гоготания еле перебирая ногами, мы ввалились внутрь музея, и битый час безуспешно бормотали администратору, что отстали от своей группы. Со стороны эти попытки были скорее похожи на международное хрюканье, а розовые от истерического смеха рожицы с дорожками слёз на щеках – на лица психбольных. Нас едва не выставили из музея.

К огромному облегчению вниз спустилась староста группы Марго – Элина. Высокая девушка с лицом истукана и полным отсутствием чувства юмора. В сочетании с нелепой обстановкой это было практически новым этапом нашего просветления, и к тому моменту трястись стали не только плечи, но уже и губы, и руки, и смех предательски выскальзывал из лёгких, превращаясь в тупенькое «ыыы-хы-хыыы».

Элину отправили на поиски отставших, и она явно не ожидала обнаружить в холле музея двух человекоподобных гиен. Едва удержавшись, чтобы по обыкновению не цокнуть языком, она провела нас в выставочный зал на втором этаже. Лучше бы мы сразу отправились домой, потому что смех так и не прекратился, и не было ему конца.

Даже топая мимо эталонов классической живописи, мы всё ещё тряслись от хохота. Бедная миссис Аподем всё недовольно шикала, но сделать с нами ничего не могла. От стыда мы с Марго спрятались за перегородкой, служащей основой сразу нескольким выставочным образцам, и оттуда виновато фыркали. Едва успокоившись, но всё ещё всхлипывая, я толкнула Марго в плечо: как назло на картине застыл удивлённый маленький крестьянин – точь-в-точь бедный выпавший из-за двери дядечка. Марго зашлась в истерике, закрыв красное лицо обеими руками.

Стоило вспомнить его сдавленное, больше похожее на кряканье залихватское «Х-х-хэть!?», и как он размахивал ручками аки паникующий пингвин, всё начиналось по новой – мы покатывались на весь зал, не в силах сдерживаться даже несмотря на неодобрительные возгласы возмущённых посетителей.

Почти полгода мы пытались этой историей с кем-нибудь поделиться, но так и не сумели, потому что каждый раз, начиная рассказ бессвязным хихиканьем, так и не заканчивали его, с ржанием катаясь по полу, и в конце концов оставили эти бесплодные попытки. Решили, раз уже не судьба, пусть это будет наше тайное воспоминание на двоих.