На подъезде к церкви Кавалергардского полка я увидела большую толпу, стоявшую вдоль улицы и ожидавшую нашего прибытия, а когда, выходя из экипажа, оступилась, то вокруг послышалось оханье, а затем кто-то отчётливо произнёс: "Ах, какой плохой знак! Коли споткнулась, так не быть ей счастливой женой". С этими словами, звеневшими в моих ушах, я и проследовала в вестибюль, где полковые офицеры уже стояли, выстроившись по обе стороны и образуя почётный караул.

Когда я проходила мимо Мики, тот стянул с меня лёгкую накидку, прошептав: "Ты же не собираешься венчаться в плаще, Водочмока?" – чем заставил слегка хихикнуть, но через секунду вновь захотелось плакать, стоило мне под руку с отцом вступить под своды храма.

По окончании обряда мы – на сей раз находясь в экипаже лишь вдвоём с мужем – отправились к дому, дабы принять поздравления гостей. Там сэр Артур Николсон, английский посол, с таким пылом сжал мою ладонь, что вдавил в плоть обручальное кольцо, заставив палец кровоточить. После изрядно утомившего меня бесконечного свадебного ужина мы, переодевшись в дорогу, в тот же вечер отбыли в рязанское имение Келлеров, где должен был протекать наш медовый месяц.

На следующий день мы прибыли поездом в Зарайск, где нас уже ждали тройки, чтобы отвезти в усадьбу мужа под названием "Сенницы". Наш путь составил чуть более двадцати вёрст, но пришлось несколько раз останавливаться для приёма подарков от деревенских жителей: кур и петухов, яиц и шитых рушников. Поскольку в нашем фаэтоне не было для них места, то всё складывалось в экипаж моей горничной, следовавший за нашим, и та была вынуждена, к великому неудовольствию, проделать большую часть пути в компании кучи кудахчущих птиц. Будучи весьма чопорной, элегантной и модно одевавшейся особой, моя Татьяна была совершенно выведена из себя столь затруднительным положением и корчила такие сердитые гримасы бедным пернатым, что я всю дорогу не могла удержаться от смеха, взрываясь всякий раз, когда нас останавливали, дабы произнести ещё больше приветственных речей и вручить всё новые и новые подношения, которые быстро заполняли её ландо.

Добравшись наконец до цели, мы были встречены толпой работников и слуг поместья, и маленькая девочка, Алиса Обрехт, дочь управляющего, прочла стихотворение, после протянув мне с реверансом украшенный лентами букет. Всё было бы хорошо, если бы в этот самый момент не подкатила слегка отставшая от нас Татьяна, а я, мельком взглянув на её возмущённое лицо, снова не зашлась диким хохотом, к всеобщему огорчённому удивлению. Схватив букет, промямлив несколько бессвязных благодарственных слов и поцеловав маленькую девочку в макушку, я взлетела по ступенькам в дом с таким видом, который сложно было бы назвать благородным и свадебным, и там, упав в первое же кресло, смеялась, и смеялась, и смеялась. Напряжение последних дней с кульминацией в виде церемоний, речей, птиц, яиц и реверансов оказалось слишком велико для меня, и я, отбросив новоприобретённое достоинство замужней дамы, на несколько кратких минут вновь стала самой собой – той девочкой, что готова рассмеяться по малейшему поводу.

Вечером после ужина был устроен фейерверк, который, волшебно отражаясь в водах трёх прудов рядом с домом, представлял поистине потрясающее зрелище.

Сенницы были живописным местом, однако не могли сравниться красотой с Троицким и не имели того же очарования. Здание усадьбы из красного кирпича и белого камня было построено совсем недавно на месте полностью разрушенного старого. И хотя его окружал парк с чередой замечательных аллей, однако те три пруда у подножия холма, на котором оно стояло, обладали для меня наибольшей привлекательностью. Проведя в имении без малого четыре недели – вплоть до окончания медового месяца, – мы вернулись в Петербург.

Там для нас уже была приготовлена большая и красивая квартира в одном из новых домов на Потёмкинской улице, удобно расположенном рядом с местом службы мужа. В ту зиму я почти не выходила в свет, проводя большую часть времени дома и продолжая учиться и читать. Именно тогда я прочла "Антропогению" Геккеля, "Жизнь Парацельса", "Божественную комедию" Данте, "Историю Александра I" и ряд книг по астрономии и оккультизму. Несмотря на мои занятия литературой, к которым я относилась со всей серьёзностью, я всё ещё была совсем юной девушкой и, оставаясь в одиночестве, обычно распускала волосы и надевала старые ученические платья. Во многих отношениях я и была ребёнком, особенно в те часы, которые проводила со своими старыми учителями, часто заходившими навестить меня, с кем я могла с грустью повспоминать былые времена. Иногда мы притворялись, что снова проводим урок, но получалась уж слишком невесёлая игра, которая быстро сошла на нет. Самое большое удовольствие я находила в том, чтобы прокатить их в своей открытой коляске, запряжённой двумя превосходными вороными лошадьми, с величавым кучером и лакеем на козлах. Мы часами кружили по городу, и такое общение со старыми друзьями делало меня абсолютно счастливой.

Однажды я спряталась под роялем в гостиной – что-то сильно расстроило меня и заставило, сидя там, горько плакать – и ещё больше огорчилась, когда старый седовласый дворецкий застал меня в таком неприглядном виде, забывшую про чувство собственного достоинства.

"Не беда, Ваше Сиятельство, – ласково сказал он, протягивая мне руку помощи, пока я выползала оттуда на четвереньках. – Не плачьте, это жизнь!"

И по сей день я благодарна ему за те простые, человечные слова – ведь в тот момент это был не дворецкий, обращавшийся к своей юной графине, а пожилой и добрый человек, пытавшийся утешить испуганного ребёнка.

Моему мужу совершенно не нравился подаренный мне в девичестве бультерьер Джохансон, и тот сразу невзлюбил его в ответ, поэтому мне пришлось оставить пса в родительском доме. Почти каждый день Джохансон, будучи выпущен на улицу, прибегал ко мне в гости, и швейцар, запустив его в лифт, отвозил наверх, как заправского посетителя. Мой любимец неизменно объявлялся, когда муж отсутствовал, и проводил со мной несколько часов после обеда, но наотрез отказывался оставаться к ужину, всегда прощаясь в одно и то же время и настаивая, чтобы его выпустили. Тогда я, обнимая и целуя пса, сама спускалась с ним вниз. Однажды, когда Джохансон, по обыкновению, возник в парадной дома, новый швейцар прогнал его метлой. Должно быть, такое отношение ужасно задело чувства бедняги, поскольку после этого события он исчез, и мы его больше никогда не видели.

Следующим летом у меня родился сын, а через два года – дочь. Однако брак не сложился, и моя родня была совершенно права, изначально считая, что наши жизненные принципы и устремления являлись слишком разными. Таким образом, после четырёх лет супружества – отчаянно несчастливых лет, с моей точки зрения, – и со смертью моего маленького сына в качестве кульминации, которая чуть не убила меня, мы решили расстаться.

Трагедия, случившаяся с сыном, особенно ярко встаёт перед глазами – неизменно тягостное видение, причиняющее страдания мелкими уколами острой боли, хотя всё произошло много лет назад.