А главное, ей было невдомёк, что прямо сейчас я разваливаюсь на части. Удавалось скрывать гнетущую тоску за флёром легкомысленного веселья.

Слишком много вопросов осталось без ответа.

Хотя все их можно свести до короткого и ёмкого: «Почему?» И те варианты, что подкидывало болезненно раздражённое сознание, мне совсем не нравились.

Однажды вечером молчание было прервано. Дубовский заявился раньше обычного, на ходу коротко стукнул в мою дверь, бросил: «В кабинет. Сейчас», — и скрылся. Я хотела из вредности запереться и не реагировать, но что-то в его тоне… Словом, спорить не стоило.

Я вошла, скрестила руки на груди. Рыбёшки в аквариуме танцевали под слышную только им музыку. Максим сидел за столом, сосредоточенно ковыряясь в ноуте.

— В пятницу ты поедешь со мной на… кхм, назовём это званым ужином. Никого лишнего, даже охраны. Будешь изображать преданную жену, греть уши и держать рот на замке.

Меня покоробило. Невыносимый цинизм в его словах был настолько густым, что едва не капал на пол.

— Что-то ещё? — холодно спросила я, не замечая, что стиснула пальцы слишком сильно.

Он на меня не смотрел.

— Нет. Иди.

Я резко повернулась, подошла к двери. Остановилась, уставившись на блестящую латунь ручки. Ещё никогда в жизни мне не хотелось одновременно ударить человека головой о стол и поцеловать. Интересное ощущение. Познавательное, я бы сказала.

— Кто там будет?

Неожиданно, но Максим ответил:

— «Чёртова дюжина». Тринадцать фамилий, на которых держится этот еб*ный город. — Сквозь равнодушие отчётливо проступило презрение, сильное, горькое, как хина. — У всех есть официальное лицо, типа строительства или министерского кресла под жопой, чин-чинарём. А под красотой этой обтяпывают очень некрасивые дела.

— И ты?

— В первую очередь я.

В этом не было позёрства и рисовки. Максим говорил об этом так же, как люди сообщают, что пишут правой рукой. Простая констатация факта.

— Что вы там будете делать? Соревноваться в стрельбе по живым мишеням? — Я обернулась. Успела заметить краешек ухмылки до того, как она исчезла за каменным выражением лица.

— Обсуждать дела. Проверять союзы. Договариваться, — быстро сказал Максим. Потом добавил резче: — Вынюхивать. Прощупывать. Если тебе будут мило улыбаться, киса, не обольщайся, ты тут вообще не при чём. Следи за каждым словом, которое говоришь. Войцеховский и Аркадий в твоей вселенной не существуют, знать не знаешь, кто такие, не видела, не слышала.

— Так зачем мне туда идти? — с внезапно вспыхнувшей злостью спросила я. — Привёл бы какую-нибудь эскортницу, та точно ничего не расскажет.

— Я бы так и сделал, — сощурился Максим, нисколько не растерявшись, — да только традиции, мать их. Жёны, мужья, совершеннолетние дети. В обязательном порядке. В знак уважения и доверия к сообществу.

— Эм… Серьёзно? Мафиозная романтика в средней полосе?

— Киса, не тупи, — буркнул Максим, снова погружаясь в монитор. — Это заложники отложенного действия. Гарантия, что никто не сыграет в крысу.

— Значит, раньше ты приходил на эти сборища один… Неуязвимый. Недосягаемый. Наверняка, страшно их бесил этим, ведь, получается, условия были не равны.

Его взгляд застыл в одной точке. Щека дёрнулась.

— Раньше было раньше, — сказал он сухо. — Всё, не мешай мне, иди спать.

Пока мы ехали, у меня в голове, почему-то, играла «Шальная императрица» Аллегровой, которую не могли перебить ритмичные басы аудиосистемы. Назойливо вертелась заклинившая строчка про вечерний экипаж, уносящий на окраины Москвы. Подходило к моменту.

Элегантные до умопомрачения, мы с Дубовским смотрелись, как отретушированная парочка из рекламы духов. Он в смокинге, я в вечернем платье-футляре, красивые, богатые, уверенные. Впрочем, как раз последнего мне не досталось. От нервов я щёлкала застёжкой клатча, открывая и закрывая, пока Максим не рассвирепел и не отобрал его. Тогда я стала щёлкать пальцами. Клатч мне вернули.

За рулём сегодня был Арт, водивший так же, как он делал всё остальное — собранно, хладнокровно и точно. Будь на дорогах все такими, количество аварий свелось бы к нулю. И агрессии в обществе поубавилось бы. Совершенно невозможно представить, чтобы он опустил стекло и начал описывать кому-то, как сношал его мамашу, которая несомненно была козой, потому как только у козы мог родиться такой козёл. Я хихикнула под нос. Скорее слон полетит.

Максим покосился на моё внезапное веселье, но ничего не сказал. Он в принципе был довольно угрюм, только привычка держать лицо прятала это от окружающих. Но я уже достаточно времени находилась рядом, чтобы замечать разницу по тому, как односложно он отвечал на звонок или как потирал горло, словно воротник сдавливал слишком туго.

Загородный дом, шикарный до безвкусицы, швейцар в ливрее, пурпурные ковры и свет позолоченных люстр. Это было похоже на сцену из фильма, а не на реальную жизнь. У меня даже дух захватило от того, насколько хорошо мы вписываемся в интерьер.