Всю ночь и день, а потом ещё одну ночь он гнал её вниз и вниз, помогая течению веслом, забыв про отдых и сон. Он Си тоже не сомкнула глаз, час за часом она вычерпывала воду, не жалуясь на холод и тяжкий труд. Погоня не отставала, и лишь в дельте, где река разбилась на десятки рукавов, храмовники потеряли беглецов из вида.

Потеряли, однако не отстали. Разбрелись по руслам; там и сям слышались голоса и мелькали огни факелов.

Ил Су загнал лодку в узкую протоку, нарезал и навалил сверху тростника. Он Си лежала на дне и старалась не дышать. Сам Ил Су, вымазавшись илом с ног до головы, затаился на корме. Преследователи пока не появлялись, но он знал: храмовники упорны, они обшарят округу, но просто так не уйдут. Некуда им возвращаться, Верховная жрица не простит оскорбления Великому Тритону, должны полететь головы, и никто из охотников не желал, чтобы это была его голова. Вот Ил Су и замер, сжимая в руке копьё со смертоносным бронзовым жалом на конце.

Струилась вода за стеной тростника, осела взбаламученная ногами Ил Су муть. Вернулись птицы, которых он спугнул, проталкивая лодку в заросли, снова раздались их — «фьюить — фьюить!» — голоса. Одна пичуга, обманутая неподвижностью Ил Су, спорхнула на лодку и шныряла теперь среди стеблей, выискивая добычу.

Голоса стихли. Солнце подкатилось к зениту и жарило, как никогда в родных местах. Щебетали птицы, гудели насекомые, плескалась рыба среди тростника. Усталость взяла своё, и как ни старался Ил Су, как ни пучил глаза, а задремал.

Снилась ему милая Он Си. Зайдя по пояс в реку, девушка распустила волосы, нагнулась и мыла их теперь соком тростникового корня. Струилась вода по плечам и спине, срывалась частой капелью с небольшой, но ладной груди. Засмотрелся Ил Су. Привычная, вроде, картина, уж сколько он в реке девок и молодых баб повидал! Когда ждёшь в кустах добычу, — водяную птицу или рыбу на перекате, — чего только не насмотришься, но при виде Он Си замирало в груди сердце, а в горле сохло. «Защищу, никому не отдам, пальцем не дам коснуться», — копошилась в голове сонная мысль.

Разогнулась Он Си, качнула грудью, волосами тряхнула да как закричит по-птичьему: «Кру-кру! Куру-куру!». И пропала, как не было!

Птицы кричат… Ил Су очнулся, сжал крепче копьё.

— Кру-кру! Куру-куру! — исходили криком, метались над головой рыжие зябки. Журчала вода, но… как-то не так, неправильно. Ил Су рискнул, наклонился вперёд скосил глаза сначала направо, потом налево. Так и есть: слева, против течение, двигалась средняя лодка храмовников. Двое гребцов, стараясь особо не шуметь, налегали на вёсла. На носу стояли двое воинов, тоже, как и Ил Су, с копьями в руках. Древки, как и у Ил Су, привязаны длинной верёвкой к локтю — чтобы оружие не искать и быстро вернуть. Третий, с луком, расположился на корме. Все трое воинов внимательно смотрели по сторонам.

В груди у Ил Су похолодело, мысли закрутились вихрем. Ничего весёлого: солнце высоко, свет яркий. Увидят его, никак не скрыться, и бежать некуда! Догонят, некуда отсюда деваться, плохое он выбрал место… Драться придётся. Одного, а то и двоих он уговорит, а дальше… А дальше ничего, всё кончится, вот только Он Си жалко. Хотел её спасти, да только не вышло ничего.

Ил Су напрягся, отвёл руку с копьём назад, приготовился. Теперь — кто первее. Не заметят его до срока — успеет копьём ударить, а потом и метнуть в лучника. Не попустят духи, будет тверда рука — останется только один, впрочем… трое. Про гребцов-то он позабыл! Это сейчас они неопасны, а при нужде вёсла отбросят, достанут оружие. Э-эх! Пропади оно!

Храмовники успели первыми. Хорошо их натаскали на двуногую дичь, ничего не скажешь. Ил Су только начинал бросок, а ближний к нему копейщик уже ткнул остриём вперёд, целя в голову. Ил Су пригнулся, посылая в него своё копьё, и тут же голову ожгло! Наконечник прошёл вскользь, только кожу разорвал. Бросок Ил Су, в свою очередь, оказался точен. Жало его копья разорвало храмовнику горло. Ил Су потянул копьё к себе, но уже было ясно — не успевает! Второй копейщик обернулся на шум и готовился к броску, лучник тоже готов был стрелять. Почти готов, если и опережал храмовников Ил Су, то на мгновения, и эти мгновения утекали, как вода сквозь пальцы! А ведь ещё и гребцы…

Время словно замерло, а потом понеслось вскачь!

Копейщик качнулся и завалился назад, подняв тучу брызг. Лучник не успел выстрелить, в его глазу вдруг вырос хвостовик стрелы, а наконечник вылез из затылка. Руки его ослабли, и уже наложенная на натянутый лук стрела безопасно прошла мимо. Гребцы успели бросить вёсла, но тоже полегли. Одному стрела попала в щёку, второму — в шею. И всё кончилось. Ещё скрёб пальцами по борту один из гребцов, не понимая, что уже мёртв, остальные лежали без движения. Копейщик, которого убил Ил Су, свесился сборта, окунув голову в воду, и кровь тянулась за ним дорожкой.

— Кто здесь? — хрипло спросил Ил Су.

Тростник за его спиной зашуршал.

— Я Буржумгайол Цэрэнгэл.

Длиннобородый, длинноволосый, так что пряди пришлось заплести в косички, воин вскочил на нос лодки Ил Су. Сам в прочной холщовой куртке, таких же штанах и крепких сапогах из кожи водяной свиньи.

— Ил Су, — поклонился Ил Су. — Но как же… — Он беспомощно оглянулся. — Четыре стрелы!..

— Мои сыновья, — оскалился Буржумгайол. — Крэнойл, Туранойл, Бурумойл.

За его спиной встали трое. Так же одетые, такие же кряжистые, длинноволосые, но с чистыми лицами, только у одного на подбородке курчавилась короткая бородка. Очевидно, Крэнойл, самый старший.